Юрий Петухов - Журнал «Приключения, Фантастика» 2 95

С самой гиблой каторги можно бежать. Из тюремного каменного мешка можно выползти наружу — на свет Божий. Нет на Земле и в Космосе такого места, откуда бы нельзя было уйти — ни планеты такой, ни звезды нет: стремящегося на волю не удержит притяжение Голубого гиганта, и во мраке черных бездн окраинных квазипульсаров есть лазейки, и из Чужих Вселенных пролегают тропинки. Так уж устроено Мироздание, что всегда и отовсюду находится выход — и пространственный… и внепространственный.

Из-под топора, с отрубленной от тела головой, бежит в мир иной или во мрак небытия приговоренный, и его уже не казнить второй раз, он ушел от палачей своих, ему открылся выход. Да, и ему! Бежит из собственной, выстроенной самим собою тюрьмы самоубийца — и он, слабый духом, находит выход, и он отворяет калитку во мрак и пропасть. Бегут от Большого, всеуничтожающего Взрыва сверхцивилизации, бегут от вечной смерти, бегут из материи в нематерию, в ипостась, коей и названий еще не придумано. И теряют себя. И обретают себя! Ибо перевоплощение — тоже выход. Все живое и мечущееся во Вселенной жаждет исхода. И дается ему Исход!

Животное, объятое ужасом, гонимое лесным пожаром, кидается в пламя смертное. И уходит из огненного ада. Человек, отрешившийся от земного, встает в полный рост и идет грудью на пули — перед ним уже зияет провал в высшие миры.

Отчаянье! К одним ты приходишь слишком рано, к другим вовремя… но опозданий не бывает.

Нет выхода сильному духом из самого себя. Ибо только он сам для себя и тюрьма, и каторга. Открыто перед ним множество дверок и щелок, змеятся тропки, вьются лазейки. Но нет Выхода. Не всякая щель для него Выход.

Исступленно мечется он во мраке своего заточения, ощупывает изодранными в кровь ладонями угрюмые, холодные стены, бьется грудью о камни, стенает и ропщет… но не желает встать на колени, пасть на брюхо и червем выползти в щель. Ибо сильный духом есть. Ибо Человек!

Если раньше в растрепанной и неухоженной шевелюре Гуга Хлодрика пестрели и рыжие, и, как подобало подлинному викингу, светлорусые волоски посреди чего-то неопределенно-пепельного, то теперь он был сед — старчески сед. Иван смотрел на Гуга и не мог поверить глазам — вот так и седеют: за день, за ночь.

— Сколько у нас времени, как думаешь? — спросил он тусклым, севшим голосом. Он хотел проверить себя. Но знал, точного ответа ему никто не даст.

— Две недели, не меньше, — так же отрешенно пробормотал Гуг.

Он был трезв и мрачен, левая рука подрагивала. И левый уголок рта был как-то неожиданно и скорбно приопущен. Иван вглядывался в приятеля — неужто прихватило, нет, не может быть, Гуг — человек исполинского, немыслимого здоровья, он и в Школе отличался крепостью. Нет, это все нервы.

Гуг сам отнес на руках свою любимую, свою Ливу Стрекозу. Они долго кружили в подземных лабиринтах заброшенной гравидороги позапрошлого века, пока не уперлись в ремонтно-складской сектор. «Тут есть морозильная камера», — вьщавил Гуг после долгого молчания. «Нет, никаких камер!» — отрезал Иван. «Сейфы?» Иван кивнул. «А воздух?» — Гуг смотрел с недоверием. Но это была последняя ниточка, он не желал выпускать ее иллюзорный кончик из своих рук. «Воздух ей не нужен. Главное, чтобы никто не влез сюда!» Гуг что-то бормотал насчет охраны, но Иван сразу осек его, Охрана только привлекает внимание. Они завалили направленными взрывами шесть входов-выходов. Оставили седьмой. Подступы заминировали. Ввинтили в породу четыре локатора-сторожа. Они были вдвоем. Больше никто не знал о захоронении еще живой Ливадии Бэкфайер-Лонг. Никто! Теперь это в прошлом.

— Я преступник, Гуг! — вдруг со злостью, сквозь зубы выдавил Иван.

— Я тоже преступник, Ваня, — поддержал его сокрушенно седой гигант.

— Нет! — Лицо Ивана исказила гримаса раздражения. — Нет! Ты просто бандюга, Гуг, ты разбойник с большой дороги, уголовник, грабитель, головорез… А я — подлинный преступник! Я враг рода человеческого! Я порастратил чертову уймищу времени на всякую ерунду! И ничего не сделал!

— Ты и не мог ничего сделать, Иван, — Гуг развел руками, — человечество неуправляемо. Наставить его на путь истинный?! Это все утопии, Ванюша. Ни один жлоб во Вселенной не трепыхнется, пока лично ему в лоб не закатаешь!

— Не все жлобы. Гуг…

— Все! Ты плохо знаешь жизнь, Иван. Ты слишком надолго задержался там, наверху! — Гуг Хлодрик ткнул указательным пальцем в небо. — Не хотел тебе говорить… но скажу, я б с огромным удовольствием присоединился к тем ребятишкам, что хотят надрать задницу человечеству. Ой, я бы ему, родимому, всыпал по первое число!

Иван приподнял голову и вгляделся прямо в глаза Гугу Хлодрику. В них не было злости. В них была усталость и скорбь. И потому он все понял, Гуг будет с ним до последней минуты, до смертного часа, он не предаст.

Карнеггийский водопад заглушал их голоса. Прохладные брызги долетали искрящимися капельками, освежали лица. Но свежести не было и здесь, в заброшенном ущелье, вдали от людных улиц и давящих небоскребов полудикой северной Гренландии.

Теперь им надо было скрываться. Теперь им не было места на Земле и в ее окрестностях.

В водопаде плескался огромный белый медведь. Но Иван видел — ненастоящий, слишком уж чистый и ухоженный, слишком уж белый. Животный мир планеты восстанавливали. Но это был все-таки не совсем животный мир, еще два-три поколения и останутся одни биодубли. Нет! Какие, к дьяволу, поколения! Через полгода Земля обратится в выжженную пустыню. А он сидит тут, прохлаждается под искрящимися в лучах низкого солнышка брызгами. Вырождение! Все вокруг вырождается, все! и он тоже, и он не исключение.

— Я так думаю, Иван, — медленно и глубокомысленно произнес Гуг Хлодрик, — всем вам надо смываться отсюда. Пока не поздно!

— Всем нам? А ты?!

— Я останусь возле нее.

— Ты останешься, а нам смываться?!

— Это меня бог наказывает за Параданг, понимаешь?! — Гуг не поднимал глаз, не отрывал их от серого унылого камня под ногами, чуть поменьше того, на каком сидел. — И еще за Гиргею. Это я виноват, зря я тебя тогда…

— Да ладно, — Иван махнул рукой. Ему было тошно. С кем он остался? Гуг Хлодрик — старая развалина, размякший, растекшийся, бесформенный и жалкий в своем бессилии. Дил Бронкс — скалит зубы, а глядит на сторону, непонятный, уклончивый, скользкий. Иннокентий Булыгин — этот шустрый, тертый, но он всегда сам по себе, странный мужик Хук Образина и Крузя — пьянчуги, чуть что — в запой, на полный вылет. Серж Синицки — просто чокнутый. Сихан Раджикрави, Первозург — самая темная лошадка, черный след в ночи. Гуговы головорезы — они привыкли работать за деньги, за добычу. Еще остается отпрыск императорской фамилии карлик Цай ван Дау. Но где он, жив ли вообще? Жалкая горстка никчемных ветеранов, списанных десантничков! Пыль! Ничто! И все зло Мироздания, вся мощь Иной Вселенной, вся сила Преисподней! От отчаянья он готов был биться головой об эти серые молчаливо-угрюмые камни.