Андрей Егоров
Отповедь социопата
Семь долгих лет я провел в заключении. Я был изолирован от общества, потому что однажды некая умная машина объявила меня социопатом. Мне было всего пятнадцать, когда меня отбраковали, забрали у родителей и поместили в специнтернат для потенциальных преступников.
Впоследствии тесты подтвердили, что я склонен к асоциальному поведению, а значит, вряд ли когда-нибудь смогу стать полноценным членом общества.
С тех пор минуло семь лет. Я проходил тесты каждые полгода, но ни один из них не выявил положительных тенденций. Точнее, тех тенденций в изменении личности, которые считали положительными они.
Я давно уже разделил весь мир на «они» и «мы». И был уверен, что наступит такой день, когда мы выйдем на свободу. И тогда они пожалеют. Все они. И те, что нас определили сюда. И те, с чьего молчаливого согласия творилась несправедливость.
После две тысячи десятого года компьютерные технологии прочно срослись с социологией, регулируя общественные и политические процессы. Такие, как я, ненавидели любую из этих высокоточных и умных машин. С холодным расчетом компьютеры ставили на нас клеймо, и вышвыривали на свалку, словно ненужные модули в их совершенной комплектации – машины строили общество абсолютно счастливых и здоровых людей.
Не спорю, им удалось добиться определенных успехов – уровень преступности существенно снизился. Но все же, человечество осталось прежним. Олигархи процветали. Абсолютное большинство жило за порогом бедности. Киллеры регулярно убивали крупных бизнесменов и известных журналистов. Наркоманы оставляли шприцы на детских площадках. Террористы взорвали только за последний год два самолета. И ветеран с диагностированным «чеченским синдромом», и потому лишенный права голоса на выборах, под Новый год забрался на чердак высотки и открыл огонь по прохожим.
А может, они покончили с войнами? Ничего подобного. Солдаты все так же убивали на полях сражений. Причем действовали с особой жестокостью. Ведь воевали они теперь под воздействием нового препарата – неврола, избавляющего их от боли и страха.
Сейчас депутаты всерьез обсуждали поправки к конституции, дающие право искусственному интеллекту самому избирать политиков во власть.
А некоторые пошли еще дальше – полагая, что человеческим сообществом должен полностью управлять искусственный интеллект. Рациональный и сверхточный, он, дескать, никогда не совершит ошибок, присущих примитивному человеческому разуму.
Я ненавидел этот мир еще и за то, что это был мир самоуверенных людей и машин. Я искренне жаждал его уничтожить.
Проведя за чертой долгие годы, я думал: что, если где-то в компьютерные расчеты вкралась ошибка? Почему они так уверены, что тесты непогрешимы? Быть может, изначально я вовсе и не был социопатом – всему виной неверные данные и, соответственно, неправильные выводы. И не делает ли меня теперь маргиналом необходимость находиться среди тех, чей диагноз верен?
– Итак, – программатор в белом халате, винтик из целого сонма лагерных служащих, смотрел на меня с мнимым участием. Он знал: я ненавижу систему. И ненавижу его лично, как представителя этой системы. – Как обстоят наши дела?
– Как обстоят ваши, не знаю. Мои – в норме.
– Но тесты говорят об обратном.
Он не хуже меня знал, что все эти разговоры – лишь профанация. Они никогда не выпустят меня на волю. То, что у них называлось диагнозом, на деле являлось приговором. Все результаты тестов буквально вопили – он опасен…
Я часто думал о побеге. Но шансов на успех, я знал, нет. Хотя вокруг лагеря не было даже забора.
Все мы носили на щиколотках электронные браслеты. Благодаря этим нехитрым устройствам, охранная система знала о каждом нашем шаге. Снять браслет из сверхпрочного самовосстанавливающегося керамита не представлялось возможным. Из такого же материала делали обшивку космических кораблей – после попадания небольшого метеорита она восстанавливалась в течение земных суток. Стоило кому-то из нас нарушить границы, и керамитовый браслет начинал пищать. Если заключенный продолжал упорствовать, его предупреждали слабым электрическим импульсом. В случае неповиновения удары тока становились все ощутимее.
Среди нас хватало упрямцев и просто психов – тех, кто решили идти до конца. Все они были мертвы.
Я только однажды видел, как это происходит.
Дергаясь, словно марионетка на проволоке, беглец поднимался по склону холма. Даже отсюда, с расстояния в несколько сот метров, было слышно, как он кричит. Упорству его можно было позавидовать – он шел до самой вершины. А когда рухнул замертво, от его тела еще долго поднимался дым. Потом приехала машина, и тело смельчака увезли в морг. А с нами провели очередную душеспасительную беседу.
Я никогда не был слишком смелым. Несмотря на целых семь лет, проведенных в неволе, я очень ценил жизнь. Даже в самых простых ее проявлениях. Утренняя чашка горячего какао в лагерной столовой. Свежее постельное белье после прачечной. Ионный душ, покалывающий кожу. И свидания с Лисой в стерильном боксе…
Компьютер рассчитал, что мы подходим друг другу в эмоционально-личностном рисунке. И теперь три часа в неделю мы проводили наедине. Никаких прогулок – это нерационально. Только встречи с целью интимной близости в специально отведенном для этого помещении.
Мы понравились друг другу с первого взгляда. И в самый первый раз просто болтали, сидя на мягком полу. Во второй раз она вдруг взяла меня за руку, заглянула в глаза и сказала, что мы «должны заняться этим», если я хочу и дальше ее видеть. «Почему?» – удивился я. Оказывается, если близость не происходит после двух встреч наедине, компьютер делает вывод о ее несостоятельности и формирует новые пары…
У Лисы всегда имелись для меня свежие новости. В той части лагеря, которая принадлежала женщинам, с поставкой информации из внешнего мира дела обстояли лучше. Власти тоже считали их социально опасными, но режим у них не был настолько строг. У некоторых даже были на свободе мужья – компьютерный модулятор семейных отношений отчего-то счел, что подобная мера может изменить многих преступниц и вернуть их в здоровое общество.
Как я уже говорил, я никогда не был слишком смелым, но когда Лиса рассказала мне о новой инициативе властей, я решил бежать. Речь шла об анабиозетике – препарате, замедляющем обменные процессы. Приняв его, человек впадал в состояние, сходное со сном, длиться оно могло годами. Многим хотелось увидеть будущее. Поначалу у людей еще были опасения, но после того, как пробудились первые «уснувшие», и выяснилось, что никаких нарушений у них не наблюдается, к анабиозетикам обратились тысячи.
