Б. Зубков, Е. Муслин
БАЦИЛЛУС ТЕРРУС
Сейчас все, что рядом со мной, чисто и прозрачно — и моя собственная рука, и шкафчик с термометрами, и стакан с горьковатым лекарством. Вся больница пронизана чистотой и прозрачностью. Кстати, мои врачи не говорят «больница», они любят слово «лечебница». Будто бы меня можно лечить и вылечить. Увы, в свое время я слишком много копался в книгах, посвященных мельчайшим и бездушным тварям, которые, ничего не зная о существовании человека, заставляют его так жестоко страдать.
Левенгук называл их «анималькулями» — маленькими животными. О доблестные анималькули, вы и сами погибаете мириадами и идете на дно мирового океана. Там под тяжестью ваших крошечных трупов прогибается земная кора, и океан выходит из берегов. Ярость вашего размножения неистощима. Горе тому, кто становится на пути этой ярости. Вы можете и его пригнуть к земле, как заставляете прогибаться саму Землю…
До чего додумался — трупы, ярость, пригнуть к земле… Долой такие мысли, долой!
Опять эта боль… Она начинается в одной точке тела, расширяется, захватывает все его уголки… Все темнеет вокруг…
Я мечтал подарить людям бессмертие всех вещей, которые их окружают… С чего все началось? Забыл. Неужели и память моя заболела? Кто-то говорил: «Наше „я“ — это синтез памяти». Если я не помню, значит, я не существую… Вспомнить бы самое начало. Начало… Да, все началось, когда в институт привезли эту трубу. Удивительную, ржавую, чудесную, заскорузлую трубу. Она полгода пролежала в земле, храня внутри себя высоковольтный кабель. Однажды понадобилось вытащить его из трубы. Не тут-то было! Вытянули одни медные жилы, оболочка кабеля осталась в трубе. Прилипла! Кусок злополучной трубы привезли в институт. Собрался консилиум, не хуже, чем сейчас собирается возле моей постели. Подошел и я. Внутри труба покрыта блестящей слизью. Мазнул по ней пальцем. Так просто, для солидности, будто что-то про себя соображаю. Оказалось, что это вовсе не слизь, а твердый металлический налет.
Вот когда проснулась дремавшая столько лет идея!
Участники консилиума разошлись, я схватил кусок трубы и утащил на свой стол Вечером я исцарапал, изрезал, исковеркал серебристый налет перочинным ножом. Нож сломался. Для отвода глаз насыпал в трубу земли из цветочного горшка, воткнул в землю какой-то цветок. Это была моя первая лаборатория. Она умещалась на подоконнике рядом с чертежным столом. Терпение, терпение! Я ждал три месяца.
Был вечер, когда трясущимися руками я выколотил землю из трубы в корзину дня бумаг. Блестящий слой залечил раны! Царапины исчезли. Какие-то неизвестные доселе микробы нарастили в трубе тончайший налет металла.
…Крохотные богатыри окружают нас. Я прочел где-то слова Пастера, обращенные к пивоварам, виноградарям и кожевникам: «Думаете, вы делаете пиво, обрабатываете кожу, получаете вино? Вы всего лишь управляете слепо, а потому не слишком умело полчищами невидимых глазом существ, которые и работают в ваших чанах!..». Сколько написал Пастер? Два тома, сто? А что застряло в моей памяти? Три строчки… Люди не помнят всё после всех. Счастье, если из книги твоей жизни они запомнят хотя бы одну строчку. Странные мысли лезут в голову, когда болен.
Увы, микромалютки несли не только вечную жизнь металлу. Одновременно они готовили быструю смерть человеку. Первый кандидат я. Единственный в своем роде больной. Поздравления принимаются в часы посещения больных родственниками и знакомыми.
Впрочем, на первых порах микробы вели себя вполне мирно. Я сделал для них специальный термостат — теплое, уютное гнездышко. Там, в гараже. Каждый первооткрыватель первым делом открывает свою лабораторию. У меня были четыре неоштукатуренные стены и длинные полки со следами бензина и машинного масла. Вперед!
Очень скоро я убедился, что в серебристом налете скрывались микроорганизмы десятков различных пород. Из живой смеси нужно было выделить малюток только одной породы — и приручить их. Я чувствовал себя укротителем на манеже цирка. Алле, гоп! Удар хлыста и… ничего за этим ударом не следует. Пустое сотрясение воздуха. Львы и медведи — нечто весьма осязаемое. Даже слепой смог бы отличить бурого медведя от белого. Даже микроскоп не подсказывал мне, где бактерии одного сорта, где другого.
Иногда брала верх порода честных строителей. Тогда опыт удавался. Я ликовал. Крошки-строители восстанавливали металл из окислов, добывали молекулы металла из пыли, носившейся в воздухе, из остатков смазки, из ржавчины… Они строили и строили, наращивая из крупинок тончайшие слои металла, восстанавливая исковерканную деталь, зализывая любые раны, трещины, каверны. С идеальной точностью они возвращали обезображенному куску металла потерянную форму. Обновление свершалось непрерывно, бесшумно и точно. Я уже видел мир вещей, не знающих тлена и распада. Вечные статуи, нестареющие двигатели, незыблемые мосты и башни…
Но рядом с малютками-строителями приютились анархисты. Они оттесняли строителей в сторону, наращивали на металле безобразные наросты, мохнатые иглы, бесформенные нашлепки. Скульптор-абстракционист сгорел бы от зависти, глядя на их упражнения. Они носились в воздухе гаража и, оседая на чем попало, тут же принимались за работу. Как они мне досаждали! Однажды они проникли в замок, которым я запирал гараж, и прирастили к нему ключ. Чтобы выбраться, пришлось «разбирать» замок зубилом и кувалдой.
В другой раз я обнаружил, что не могу вылезти из собственной куртки. Застежка-молния превратилась в нечто, похожее на хребет рыбы, все ее звенья намертво слились. Испорченная куртка — пустяк, хуже было на следующий день, когда сзади меня в гараже раздался оглушительный взрыв, зазубренный кусок металла просвистел над головой и вонзился в деревянную полку. Это бактерии разорвали огнетушитель.
…Вероятно, тогда, при взрыве это и случилось. Но и до взрыва все кругом пропиталось ими. Бутерброд, который я ел, вода, которую я пил. В человеческом организме найдутся любые металлы. Даже золота с полграмма наберется. Мне кажется, что я чувствую, как бактерии вытягивают из гемоглобина молекулы железа, устилают железом вены и артерии.
Когда эпидемия чумы косила жителей Афин, один Сократ остался здоров. Может быть, философ уже тогда знал тайну врачующих прививок? Всё ли мы знаем про мир мельчайших сегодня? А вдруг рядом со мной живет современный Сократ? И я надеюсь. Надежды — сны бодрствующих. Утешительно.
Боль… опять все кругом темнеет от боли.
Меня лечит Ростислав Георгиевич. Милый доктор старомодного вида. Галстук свалялся трубочкой, очки в «школьной» оправе — в самой уродливой, какую только можно изобрести. Его авторучка подтекает и обернута тряпочкой. Но все равно на пальцах синие пятнышки. Каждый день Ростислав Георгиевич является ко мне с какой-нибудь новой и совершенно оригинальной медицинской идеей. Ободряет? Вероятно. Я узнаю, что где-то доктор икс рекомендует при гипертонии поменьше дышать, а доктор игрек исцелил неизлечимых шизофреников, совершив с ними восхождение на Эльбрус, а в Австралии некий профессор по цвету глаз распознает сорок четыре болезни. Так Ростислав Георгиевич вселяет в меня надежду, что и мою болезнь поможет раскусить некий медицинский гений. Надежды — сны бодрствующих…
