Берендеев Кирилл
Мука
Петр Алексеевич мучился. Мучился он, надо сказать, уже более получаса, серьезно, вдумчиво, со всей ответственностью подходя к этому непростому для всякого человека делу. С толком. И, что обидно, вроде бы вполне достаточно для достижения хоть какого-то результата. Но вот только выйти из этого состояния, положить ему предел и заняться, наконец, делами по хозяйству никак не мог.
Он в сотый раз прошелся мимо книжных полок своей библиотеки и, покачнувшись, мягко переступил с пятки на носок по дорогому ковру, изрядно протертому на середине приступами предыдущих мук. Остановился и вновь воззрился на стеллажи, разглядывая их сверху вниз.
И задал себе тот же вопрос, что и минуту назад: что почитать?
Вернее, так: что выбрать почитать?
Ибо выбор непрочитанного был поистине огромен.
Нет, что говорить, примерно половину всей нынешней библиотеки он успел одолеть за прошедшие годы, Петр Алексеевич и собирал-то ее так: по мере того, как прочитывал предыдущую книгу, покупал новую. А затем еще и еще. Иной раз, приобретал по две-три сразу, как бы про запас, твердо уверившись, что книги интересные и будут проглочены им на одном дыхании.
Однако же, выходило несколько по-иному. С тех пор, как Петр Алексеевич мог позволить себе в обеденный перерыв, который, как большой начальник назначал себе сам, пройтись до ближайшего книжного магазина и полюбопытствовать новинками, ни один поход не оказывался напрасной тратой времени. Привычка, доставшаяся от времен безденежья, копить на книги, была забыта напрочь, заменившись иной, или все той же, но в извращенной форме не выходить из магазина без покупки. Будто лукавый нашептывал: смотри, какой выбор, какие авторы, большая часть которых тебе неизвестна, но людьми уважаемыми почитаема, все лауреаты и нобелиаты, неужто так и не присоединишься к почитателям? Просто попробовать, оценить....
И Петр Алексеевич, взволнованно дыша, вслушивался в нашептывание, начинал нервничать и, побегав меж стеллажей, покупал-таки книжицу. Нес на работу или домой, уже готовясь прочитать ее, едва только отужинает и засядет под торшер.
Однако же, большею частью выходило так, что книга, какую он, так сильно волнуясь и переживая, покупал, не всегда успевала им прочитываться. То одно, то другое мешало. То не было подходящего настроения, - а какое же чтение без соответствующего настроя? - то не доставало должного восприятия, потому как Петр Алексеевич, возвращаясь с работы, частенько уставал, а высокую книгу, по его глубокому размышлению, следовало читать с особым вниманием, ощущая и стиль и образ мыслей автора, отыскивая скрытые намеки, бисером рассыпанные по тексту цитаты, аллюзии и аллегории, находить и радоваться любопытным отсылкам и парафразам, тонким каламбурам и скрытым насмешкам..... А на все это необходимо внимание и сосредоточенность, иначе время, пошедшее на чтение, окажется напрасным.
Потому как Петр Алексеевич предпочитал всем прочим книгу интеллектуальную и на то, что презрительно называл массолитом, не разменивался. К примеру, из детективов не абы какого Чейза или Гарднера читал, а все больше Дюрренматта или Буало-Нарсежака, в крайнем случае спускаясь до Сименона. А Жапризо пролистывал лишь когда, по его собственному выражению, злая мысль о работе никак не отпускала.
Но вот как странно выходило. Все собрание сочинений Сименона он давно прочел, и Жапризо прочел и даже жениного Чандлера, а Буало-Нарсежак так и остались стоять, в скорбном ожидании взирая на владельца библиотеки, и уж почти не надеясь, что он до них снова доберется и прочтет еще что-то, кроме первых двух томов. Остальные девять все никак не могли попасть "под настроение", оставаясь немым упреком Петру Алексеевичу.
Стыдно, конечно. И из-за этого Петр Алексеевич мучился еще больше.
Но сильнее всего изводил его Сартр, за время петралексеевичевых хождений мимо полок останавливавший на себе взгляд бесчисленное множество раз. Роман "Дороги свободы" был куплен еще три года назад, пухлый томище, страниц в девятьсот, в строгой черной обложке. И с той давней поры он по-прежнему стоит на полке, лишь изредка перемещаясь с места на место, когда берутся для прочтения соседние книги. Петр Алексеевич несколько раз пытался взяться и за него, вот и сейчас снял было книгу с полки да тут же стыдливо положил на место. Вспомнил о том, как в прошлый раз дальше первых десяти страниц дело не сдвинулось, и пухлый томище вновь был водворен на привычное место.
А, вспомнив, снова продолжил мучиться.
Еще мучил его Моэм, но уже меньше, совсем почти незаметно. После прочтения знаменитой трилогии: "Пироги и пиво", "Луна и грош" и "Театр", на остальные тома Петр Алексеевич смотрел почти хладнокровно.
И на Фриша тоже; у него и остался-то всего один том драматургии непрочитанным из четырех, так что переживет пока.
Не то, что другие. Вот, скажем, Зайцев, уж семь томов по подписке выкупил, а ни за один не взялся. И странное дело, прочесть хотя бы один рассказ писателя, чтобы представление о нем получить и решить, для себя, наконец: покупать его дальше или прекратить - и то совершенно не хочется. Почему - непонятно.
После этого воспоминания Петр Алексеевич еще больше замучился и, не выдержав, снова принялся ходить.
И опять остановился.
Может, что легкое почитать? Что-нибудь ненавязчивое и немного даже легкомысленное из зарубежных классиков, того же Вудхауза, например. Но перечитывать Вудхауза не хотелось. Немного даже совестно его перечитывать по отношению к другим совсем позабытым классикам. Вроде как с одним носится, а от других - не менее уважаемых, и более титулованных, можно сказать, нос воротит.
Так что же взять-то? Петр Алексеевич снова беспомощно забегал меж полок.
Может, в самом деле, что попроще? А что попроще? Что попроще он давно прочел, и возвращаться к большей части не было никакого желания, - хотя содержание и позабылось напрочь.
Петр Алексеевич закрыл глаза в новом приступе.
И угораздило же Всевышнему сделать его любителем интеллектуальной прозы, подумалось Петру Алексеевичу. Ведь на книгу и внимание особенное требуется и внешняя обстановка должна соответствовать - тишина должна быть, свет торшера, уютным кругом очерчивающего пространство вкруг кресла, мерное тиканье часов и шелест листьев за окном. А где все это найти, когда жена от телевизора не отходит со своими сериалами, а сын, едва покажется дома, немедленно заводит на магнитоле, что погромче. Подумай о вечном в таких условиях!
Не был бы он таким интеллектуалом, все было бы куда проще. Ведь читают же нормальные люди нормальных авторов, а ему даже поговорить о своих пристрастиях не с кем. А так: купил бы Маринину, читал бы ее по дороге на работу, как делает его шофер, едва выпадает свободная минутка, ругал бы при жене, а сам бы, оставаясь в одиночестве, немедленно принимался смаковать ее новую книгу.
