М-р Ривз. По моему убеждению, возникшая ситуация требует разработки хорошо продуманной системы мер, препятствующих тому, чтобы продление жизни попало в зависимость от политических или каких-либо иных влиятельных организаций.
Председательствующий м-р Леонард. Вы опасаетесь, что продление жизни может стать средством политического шантажа? М-р Ривз. И не только этого, сэр. Я опасаюсь, что организации начнут продлевать сверх разумных пределов жизнь отдельным деятелям старшего поколения лишь потому, что такие фигуры нужны ради престижа, ради того, чтоб организация сохраняла вес в глазах общественного мнения.
Из стенографического отчета о заседаниях подкомиссии по делам науки комиссии по социальному развитию при Всемирной палате представителей.
Посетители явились неспроста. Сенатор Гомер Леонард чувствовал, как они нервничают, сидя у него в кабинете и потягивая его выдержанное виски. Они толковали о том о сем — по обыкновению своему с многозначительным видом,— но ходили вокруг да около того единственного разговора, с которым пришли. Они кружили, как охотничьи собаки подле енота, выжидая удобного случая, подбираясь к теме исподтишка, чтобы она, едва выдастся повод, всплыла как бы экспромтом, словно только что вспомнилась, словно они добивались встречи с сенатором вовсе не ради этой единственной цели.
«Странно»,— подумал сенатор. Ведь он знаком с ними обоими давным-давно. И их знакомство с ним ничуть не короче. Не должно бы оставаться ничего, просто ничего такого, что они постеснялись бы сказать ему напрямик. В прошлом они, обсуждая с ним его политические дела, не раз бывали прямолинейны до жестокости.
«Наверное, скверные новости из Америки»,— решил он. Но и скверные новости для него тоже отнюдь не новость. «В конце концов,— философски поучал он себя,— никто, если он в здравом уме, не вправе рассчитывать, что пробудет на выборной должности вечно. Рано или поздно придет день, когда избиратели — просто со скуки, если не подвернется других причин,— проголосуют против того, кто служил им верой и правдой». И сенатор был достаточно честен с самим собой, чтобы признать, хотя бы в глубине души, что подчас не служил избирателям ни верой, ни правдой.
«И все равно,— решил он,— я еще не повержен. До выборов еще несколько месяцев, чтобы сохранить за собой сенаторское кресло, и в запасе есть еще парочка трюков, каких я раньше не пробовал. Стоит лишь точно рассчитать время и место удара, и победа не уплывет из рук. Точный расчет,— сказал он себе,— вот и все, что от меня требуется».
Крупный, неповоротливый, он покойно утонул в кресле и на какое-то мгновение прикрыл глаза, чтобы не видеть ни комнаты, ни солнечного света за окном. «Точный расчет»,— повторил он про себя. Да, точный расчет и еще знание людей, умение слышать пульс общественного мнения, способность угадывать наперед, к чему избиратель склонится с течением времени,— вот компоненты тактического мастерства. Угадывать наперед, обгонять избирателей в выводах, чтобы через неделю, через месяц, через год они твердили друг другу: «Послушай, Билл, а ведь старый сенатор Леонард оказался прав! Помнишь, что он заявил на прошлой неделе — или месяц, или год назад — в Женеве? Вот именно, будто в воду глядел. Такого старого лиса, как Леонард, не проведешь…»
Он чуть приподнял веки, чтобы дать посетителям понять, что глаза не смеживались, а лишь оставались все время полуприкрыты. Это было неучтиво и просто глупо — закрывать глаза на виду у посетителей. Они могли вообразить, что ему не интересно. Или воспользоваться случаем и перерезать ему глотку.
«Все потому, что я опять старею,— сказал себе сенатор,— Старею и впадаю в дрему. Но соображаю я четко, как никогда. Да, сэр,— повторил сенатор, беседуя сам с собой,— соображаю я четко, и голыми руками меня не возьмешь».
По напряженному выражению лиц посетителей сенатор понял, что они наконец решились вымолвить то, с чем явились к нему. Они примеривались, принюхивались — не помогло. Теперь приходится хочешь не хочешь выложить карты на стол.
— Есть одно дело,— сказал Александр Джиббс,— одна проблема, вставшая перед нашей организацией уже довольно давно. Мы надеялись, что все утрясется и обстоятельства позволят нам не привлекать к ней вашего внимания, сенатор. Однако позавчера на заседании исполнительного комитета в Нью-Йорке принято решение довести суть дела до вашего сведения.
«Плохо,— подумал сенатор,— даже хуже, чем мне представлялось, раз Джиббс заговорил в такой окольной манере».
Помогать гонцам сенатор не стал. Он невозмутимо откинулся в кресле, твердой рукой сжимая стакан с виски, и не спрашивал, о чем речь, словно ему это было совершенно безразлично. Джиббс слегка запнулся, потом выдавил из себя:
— Дело касается лично вас, сенатор.
— Продления вашей жизни, — выпалил Эндрю Скотт.
Воцарилась неловкая тишина, все трое были потрясены, и
Скотт в том числе: ему не следовало бы называть вещи своими именами. В политике ни к чему идти напролом, куда удобнее выбирать уклончивые, нечеткие формулировки.
— Понятно,— произнес сенатор в конце концов,— Организация полагает, что избиратели предпочли бы видеть меня обычным человеком, которому суждено умереть обычной смертью.
Джиббс кое-как стер с лица выражение растерянности.
— Простые люди,— объявил он,— не любят тех, кто живет дольше предначертанного природой.
— Особенно,— перебил сенатор,— тех, кто ничем не заслужил подобной чести.
— Я не ставил вопрос так резко,— запротестовал Джиббс.
— Может, и нет,— согласился сенатор,— Но в какую бы форму вы его ни облекли, в виду-то вы имели именно это.
Кабинетные кресла вдруг стали казаться чертовски жесткими. А в окна по-прежнему било яркое солнце Женевы.
— Итак,— сказал сенатор,— организация пришла к выводу, что делать ставку на меня более не стоит, и решила не возобновлять ходатайства о продлении моей жизни. Таков смысл того, что вам поручено мне сообщить.
«С тем же успехом можно и не тянуть волынку,— подумал он мрачно.— Теперь, когда все окончательно прояснилось, что толочь воду в ступе…»
— Да, сенатор, примерно так,— согласился Скотт.
— Именно так,— подтвердил Джиббс.
Сенатор оторвал отяжелевшее тело от кресла, потянулся за бутылкой, наполнил стаканы.
— Вы огласили смертный приговор с большим искусством,— сказал он,— За это следует выпить.
«Интересно,— мелькнула мысль,— а чего они ждали? Что я паду перед ними на колени? Или примусь крушить мебель в кабинете? Или стану проклинать тех, кто их послал?..
