Владислав Чупрасов - Белый снег на черной земле

На первого человека, родившегося уже с мутацией, ученые набросились так, как будто это был хорошо прожаренный стейк. Бедный хвостатый мальчик еще заорать толком не успел, а его уже подхватили и унесли в лаборатории на высоко поднятых руках. Все, что осталось несчастной матери — какая-то правительственная бумажка да откупные. До того светлого дня мутации изучали уже давно. Но все они проявлялись у людей уже взрослых, можно даже сказать, зрелых, но никогда — у юношей и детей. И тем более, никто никогда не рождался уродом. Все люди, покрытые корой, как деревья, с хвостами, головами, глазами… лишними головами и глазами, конечно, умирали раньше, чем ученые могли постичь суть их болезни. И жены, мужья, дети, внуки находили их в постелях с искореженными руками-ветками, двумя парами глаз на выкате, с пеной у рта. Созывали консилиумы, выставки. Собирались, обсуждали, делились, изучали проблему: думали, почему в Германии больше «деревьев», в Англии — хвостатых и так далее. Собрали даже Чрезвычайный Совет Европы, но ни к чему не пришли и разбрелись по своим местам. Рождение хвостатого младенца потрясло весь мир, а за ним в сотнях городов, деревень, на свет появлялись порченые дети. Выжили из них не все. Спустя десять лет после первого рожденного мутанта все успокоились. Газеты уже не трубили о скором конце света, ЧСЕ так и вовсе больше не собирался после той единственной попытки. У каждой страны сложилось свое мнение по болезненному вопросу: к единому решению никто ведь не пришел. В Америке ненавидели мутантов. И если изуродованных младенцев не топили в ведре (мало ли, пуританское воспитание не позволяло), то, стоило им немного подрасти, стерилизовали и отправляли в резервации.

Жизнь мутанта в Америке была незавидной. В Европе ко всему относились проще: как однажды сошла на нет Великая Чума или инквизиция, считали они, так и эта напасть пройдет.

Нужно только пережить. На всех территориях бывшей Священной Римской империи мутантов с удовольствием принимали на государственную службу, в армию, находя определенную выгоду в этих отклонениях. В Европе всегда умели извлекать пользу из уродства. Так что ничего удивительного в том, что в Европе скоро перестали изучать мутантов, не было. А Америка же превратилась в мировой центр по исследованию мутаций. Величайшие американские (и не только! Ведь были те, кто бежал из излишне толерантной Европы в нетолерантные Штаты) умы бились над разгадкой этой порчи. Как сделать так, чтобы мутация обернулась вспять? Что за дурной глаз портит детей? Может, сам Дьявол вылез из серных пещер и наводит беду? Были среди ученых и простые кликуши, ничего не смыслящие в науке.

Они наводили панику на людей, внушая простым рабочим американцам еще большую ненависть к неведомым монстрам. Но были и те, кому была небезразлична судьба мира. Целые поколения ученых искали волшебную сыворотку, способную вернуть человеку его прежний вид. Целые семьи, среди которых были воистину великие фамилии, ставили опыты, писали монографии, воспитывали своих детей в атмосфере неприязни к подопытным. Успехи их были переменными.

Теплоход «Люси Монтгомери» был надежен, как гора Рашмор в Южной Дакоте, но под тяжестью собственного величия завалился на бок неподалеку от Мексики. Все пассажиры были выловлены и спасены, кроме одного: выходца из одной из величайших семей, такого же ученого, как его родители и прародители, не нашли. Решили, что он утонул, поскорбили немного и отплыли. В другой стороне, в направлении Европы, играли смешные пенные барашки, созданные тяжелым подводным течением. На самом деле по дну скользила, опустив тупоносую морду, хищная подлодка германских ВМФ, унося на своем борту Ученого.

На континенте началась война. Страшная, безумная, кровавая и очень горячая. Полыхали, осыпаясь пеплом, древние города, крошкой рассыпались новые города. Европа дрожала в слезах этой войны. Германия, давно уже принявшая мутантов в ряды своих войск, задыхалась в окружении врагов. Иссякали люди, припасы, вера. И правительство осознало, что величайшей ошибкой было перестать изучать мутантов — своих ближайших союзников. И власти приняли решение: достать себе человека, который этим вопросом занимается с детства и сможет работать на них. Так появился план «Люси Монтгомери». Так Ученый оказался на военной базе в лесу в сотне километров от Зиммерата, неподалеку от бельгийской границы, давно павшей под натиском объединительных целей германских войск. Его окружили по-военному суровой заботой. Его кормили, не били, приносили бумагу и карандаши и изо всех сил делали вид, что делают все, чтобы создать для него рабочую атмосферу. В углах его кельи при этом лежали пыльные клубки паутины, по полу волочился сильный сквозняк, окна и двери скрипели так, как будто на них раскачивались десятки чертей. А Ученый, щуплый, молоденький, грустный и постоянно простуженный, сидел, сгорбившись над столом, и строчил что-то в тусклом свете плохой лампы, и чертил круги, и рисовал витые цепочки. Он не видел иного выхода, кроме как есть, что дают, спать, где показали, делать, что сказали. Он сильно кашлял, сплевывал склизкую слюну, но умирать не собирался. Он лучше других знал, что с ним происходит. Иногда его отводили в лабораторию, где он дрожащими руками смешивал несколько препаратов, вкалывал их в подставленное плечо мутировавшей до безумного состояния твари и уходил. После этого его долго еще трясло: ему чудились пустые, затянутые мутной поволокой глаза в разных углах комнаты, отовсюду слышался легкий шорох сталкивающихся хитиновых сочленений на хвосте, похожем на скорпионий. В один из таких лабораторных дней монстр, изогнувшись и щелкнув хвостом, вонзил заостренный кончик прямиком в плечо Ученого, видимо, отомстив за тот злополучный укол, который так и не возымел действия. Тогда его целью было свести мутацию до минимума и сохранить человеческий разум в опасном полускорпионьем теле. В тот раз ничего не вышло, а в этот раз монстр выдрал у него из плеча приличный кусок мяса, занеся свой яд в кровь.

— Все в порядке, — бормотал Ученый, когда ему сильно, быстро, наскоро, по-фронтовому заматывали плечо, — мутация не начнется, если в гене нет сбоя. В гене нет сбоя… А у самого сердце зашлось от страха и боли: у его дяди к старости на руках появились неприятные деревянные наросты. А значит, мутации быть… Но этого никто не должен был знать. Рана заживала быстро. Куда быстрее, чем должна была, но постоянно саднила, чесалась и шла волдырями. У Ученого то и дело поднималась температура, постоянно сохло горло, и он хотел пить, но никак не решался попросить. Из-под его руки сами собой выходили строчки, ряды и столбцы слов и букв. Иногда он писал вертикальными строчками, а потом, переворачивая листок, писал между ними другие строчки. Ночами, когда он щурил слезящиеся глаза на пожухлую сероватую бумагу, в голове Ученого рождалась истина. Самая настоящая правда, работа над которой продолжалась всю его жизнь, и жизнь его родителей, и его деда, и пра… А утром он смотрел на испещренную рунной вязью страницу и не видел там ни капли истины, никакого пути к спасению, тело снова горело огнем, по вискам стекали капельки пота, отросшие волосы липли к лицу, а пальцы были не в силах ухватить карандаш. Перед ним мелькали лица военных: незнакомые, одинаковые, тонконосые, светловолосые и почти без ресниц, с водянистыми тупыми глазами. Они приносили еду, уходили, приходили, брали бумаги, молчали. Ученый не говорил по-немецки, а они презирали английский. У одного из военных были золотисто-карие глаза и темные волосы, поэтому Ученый его заметил. Темное пятно на фоне остальных бесцветных было таким ярким, громким, пытающимся говорить на безумной смеси немецкого и английского, что его сложно было не увидеть.