Вацлав Кайдош - Зомби

Старик наблюдал, как девушка накрывает на стол. Ее движения были скупыми, на редкость рациональными и сливались с шелестом материи. Мгновенный взгляд — и скатерть уже легла на чистый стол, будто утренний иней. Он недовольно смотрел на девушку, но не отваживался что-либо сказать.

— Все готово, пора есть, — прозвучал голос. Ему хотелось услышать в нем чувства, краски. Ну, конечно, — без четверти семь, хоть часы проверяй, с раздражением подумал старик.

— Пора есть, — повторила девушка. Она сидела за столом словно восточная статуэтка, над которой не властно даже время. Глаза серые, как у Анчи, но нет того выражения…

— А ты, Андулка, разве ты не будешь есть? — спросил он, просто чтобы хоть что-то сказать. Он ведь прекрасно знал, что она никогда не ест в его присутствии. Да ест ли она вообще, мелькнуло у него в голове. Но потом он перестал думать о ней, поглощенный ароматным супом. Надо отдать ей должное: готовить она умеет — это не сравнишь с тем, что дают в ближайшем кафе. Он ел быстро, ежеминутно поглядывая на часы.

Он знал, что ровно в семь девушка встанет и заберет у него тарелку. Стрелка неотвратимо приближалась к этой цифре. Он так спешил, что даже вспотел, но последний стук ложки о тарелку совпал с ударом древних часов в углу комнаты.

— Обед окончен, — сообщила она, намереваясь забрать тарелку. Он прикрыл глаза и, как мальчишка, обеими руками вцепился в тарелку, просто так, чтобы посмотреть, что она будет делать. Даже не взглянув на него, она вырвала у него тарелку с такой силой, что он чуть не упал со стула.

— Осторожнее, бестия! — вскричал он.

Она остановилась.

— Что такое бестия?

Поразительно, как мало знала эта девушка. Она умела хорошо вести хозяйство, ходить за покупками и готовить, но иногда задавала такие вопросы, на которые ответил бы семилетний ребенок. Его охватил страх; он проклинал себя за трусость, но руки продолжали дрожать.

— Что это? — повторила она свой вопрос.

Он торопливо заговорил:

— Сейчас объясню. Бестия — по-латински зверь, — педантично сообщил он и торопливо добавил: — Но в этом слове нет ничего плохого…

— Разве я зверь?

— Ну… Это просто так говорится, — удрученно бормотал он, стараясь увильнуть от ее взгляда. Ее глаза… словно глубины вод; старчески бесстрастные глаза на лице молодой девушки.

Она кивнула — и удалилась на кухню.

Он вытер пот со лба и стал собирать силы для ждущего его утомительного трехчасового разговора. В конце концов, он старый человек и такие допросы не для него! Она выспрашивала его обо всем на свете, докапываясь до мельчайших подробностей, поражая своим терпением и ненасытной жаждой знания. Он чувствовал себя как студент перед привередой-профессором и в конце разговора напоминал выжатый лимон. А потом всю ночь ворочался, изредка проваливаясь в дикие разорванные сны, куда приходила она, а вместе с нею даты и знаки — вопросительные и восклицательные.

Да, улыбнулся он, она и есть вопросительный и восклицательный знак — все сразу.

Правда, улыбки не получилось, она больше напоминала кривую гримасу. Угораздило же его попасть на старости лет в казарму: подъем в семь, потом завтрак, затем три часа вопросов и ответов, в одиннадцать тридцать обед, в двенадцать — вынос тарелок, два часа сна, полчаса прогулки в саду, три часа вопросов и ответов, ужин, и снова — вопросы, вопросы…

Старик вздохнул. Боже, как он раньше любил свою работу: каждое мгновение греческой истории он прожил сам. А теперь? Тоскливый вечер загадок греческих классиков и туманных описаний болтливых историков.

— Скажи мне, — попросила она, вернувшись из кухни, — какую позицию заняли архонты в споре Солона и Писистрата?

Вопрос заинтересовал его, несмотря на первоначальное желание не отвечать вовсе.

— Солон был великий человек, понимаешь? Для афинян того времени — почти бог. Когда пришел Писистрат, Солону было около восьмидесяти, за него говорил авторитет известного философа. Никто не отваживался ему возражать. Но, конечно, за Писистратом стояли вооруженные люди…

Она неуверенно кивнула:

— Они просто испугались. Человека можно сломить страхом. Людей всегда побеждали страхом.

Рассуждая, она разглядывала свои руки, лежавшие на столе — привычка Анчи, когда та была молодой. И на портрете, который висел за спиной девушки, Анчи сидела в той же позе. Девушка и портрет были настолько схожи, что у него перехватило дыхание. Внезапно он почувствовал согревающую волну нежности к этой девушке… но тут прозвенел звонок.

Она остановила его взглядом.

— Я скажу, что тебя нет дома. — Девушка встала и повернулась к двери.

— Нет! — отчаянно крикнул он. У него было такое ощущение, что она перерезает последнюю ниточку, связывающую его с внешним миром. Он повис у нее на руке, бормоча путанные и бессмысленные просьбы, но девушка не слушала, увлекая его за собой к дверям. Он отпустил ее и упал на стул, пытаясь отдышаться. Он знал, что произойдет дальше.

Двери на миг откроются. На вопрос: «Господин профессор дома?» — она лаконично ответит: «Нет» — и захлопнет дверь. На телефонные звонки тот же ответ: «Господин профессор уехал».

Его душили злоба и унижение.

— Я убью ее, — шептал он. — Ей-Богу, убью ее…

Снова зазвенел звонок, на этот раз более настойчиво, и старик почувствовал отчаянное желание вырваться из своего одиночества, поговорить, наконец, с людьми, которые умеют смеяться и живут обыденной жизнью. Внезапно пришло сознание того, что это его последний шанс.

И старик решился.

Не раздумывая, он выскочил в коридор. Девушка уже подходила к двери. Он заметил блеск серебристой пуговицы сзади на воротнике ее платья. Такое же платье с такой же пуговицей носила Анчи, когда они были молодыми… Остановить эту решительную девицу он не сможет, но задержать?.. Рвануть за пуговицу, порвать платье — и пока ахи и охи, он успеет выскочить за дверь…

Она как раз взялась за ручку, когда он схватил пуговицу и, стараясь оторвать, сильно дернул.

В тот же момент дверь распахнулась, и в комнату заглянуло усатое лицо доктора, но сейчас профессор не видел своего друга. В руке он сжимал пуговицу, а девушка вдруг судорожно дернулась, замерла, колени ее подогнулись, и она сползла на пол, как кукла.

Доктор проскользнул в дверь и склонился над лежащей фигурой.

Старик наливал коньяк, его пальцы все еще дрожали. Друзья ужасно измучились, пока не перенесли тело в библиотеку.

В рюмках плясал коричневый огонь, и профессор выпил еще две, пока доктор не вернулся из библиотеки. Страх пропал, и снизу, от желудка, поднималось вверх благословенное тепло.