Томас Диш - Богатство Эдвина Лолларда

Подсудимый сидел на скамье за барьером. Присяжные были выбраны: двенадцать человек, абсолютно безупречных. Обвинение и защита успели закончить предварительные переговоры. В слоях жира, окутывающего душу генерального прокурора Р. Н. Неддла, две соответствующие складки очень правдоподобно наметили растянутость уголков рта: доверительную улыбку.

Улыбка вырисовывалась и на губах подсудимого, однако представлялось затруднительным сказать, что именно она означала. Доверие? Определенно, нет. Тогда, браваду? И речи быть не может, учитывая характер обвиняемого. Презрение к суду? Но в нем не было ничего заслуживающего презрения. Стильная мебель в зале, серебряные папки, драпировка из парчи, позолоченная лепнина, нити жемчуга, украшавшие пышный парик судьи — вся эта роскошь сверкала тысячью огней под кристальным светом канделябров Штойбена. Горностаи и бархат членов суда достойно контрастировали с кричащими одеждами присутствующей публики, плотно набившей зал, а букмекеры продолжали принимать ставки. Справа от судьи со стены свисал флаг Соединенных Штатов, слева — суверенного штата Квебек.

Обвинение вызвало своего первого свидетеля, полицейского сержанта Джея Гарднера.

— Это вы производили арест?

— Ага.

— Не могли бы вы сказать суду, почему вы задержали обвиняемого?

— По мне, у него был подозрительный вид, если вы понимаете, что я хочу сказать.

— Подозрительный… это как?

— Ну… худоватый вроде…

Присяжные подтвердили показания сержанта Гарднера: обвиняемый действительно выглядел очень худым. И, что было уже чересчур, носил костюм из голубой саржи.

— Потом, он был грязным и сидел на той скамейке, ничего не делая. Пять минут он так сидел и ничего не делал. Тогда я и сказал себе, а почему бы его не арестовать? Заметьте, я не имел ничего особенного, в чем упрекнуть его… ну, в смысле инкримировать…

— Я бы попросил вас оставить суду интерпретацию фактов, — сухим тоном перебил его генеральный прокурор.

— В любом случае, у меня шестое чутье на все эти штучки. Я отвел его в участок, чтобы обыскать. Денег при нем не было. Вообще ничего, кроме дурацкой книжонки.

— Вот этой, сержант Гарднер? — прокурор предъявил свидетелю маленький томик в шагреневом переплете.

— Точно.

— Эта книга, «Фиоретти»[1] святого Франциска Ассизского, представляет собой вещественное доказательство номер один, Ваша Честь. Продолжим, сержант… В момент ареста у обвиняемого были какие-либо часы: наручные или карманные?

— Нет, ничего такого.

— Пока достаточно. Можете быть свободны, сержант.

— … и скажите: клянусь.

— Клянусь.

— Садитесь.

Миссис Мод Дулут разместилась на свидетельской скамье. Последовали шелест шелка, шорох страусовых перьев и вздох облегчения.

— Миссис Дулут, узнали бы вы обвиняемого, увидев его в этой аудитории?

— Несомненно, Ваша Честь.

— Нет необходимости называть меня таким образом. Не могли бы вы указать нам Эдвина Лолларда[2]?

Мод показала на него пальцем. Ее рука, унизанная драгоценностями, ослепила публику.

— Не объясните ли суду, какие именно отношения связывали вас с обвиняемым?

— Это мой первый муж. Я вышла за него лет пятнадцать как, и это самая большая глупость в моей жизни. В то время я была еще ребенком, не старше… — Мод принялась подсчитывать в уме, но по истечению минуты решила, что такая точность излишня. — Опыта у меня было чуть. Я встретила его в университете. Я добилась диплома домоправительницы.

Присяжные, похоже, не сильно впечатлились. В конце концов, наличие диплома в штате Квебек считалось обязательным.

— Вас не затруднит рассказать о вашей совместной жизни?

Мод зарделась.

— Ну… говорить особенно нечего. После медового месяца — медового месяца очень приятного: Гавайи, Япония, Новая Зеландия, круиз по Красному морю — итак, после медового месяца почти ничего не делали. Имею в виду, никогда и нигде не бывали, даже по воскресеньям в «Евангелистском казино», чтобы сыграть в бинго… хотя у нас в гостиной это случалось. Ни на бегах, ни на балах… да, в то время я еще не стала танцовщицей. Надо сказать, что я была лишь ребенком, но… — Мысли Мод начали путаться, и она позволила себе небольшую передышку. — Ясное дело, его работа требовала немало времени.

— В чем заключалась эта работа, миссис Дулут?

— Он занимался рекламой. В агентстве «Риэлрайт». Это Эдвину пришла идея вернуться к использованию сэндвичей… ну, этих людей, которые слоняются по улицам с плакатами на груди и спине. Полный провал в коммерческом плане. То есть, если человек обычно ходит пешком, ничего серьезного он не купит, а когда вы ездите на машине, то не станете вчитываться, что написано на маленьких плакатах, верно? Тотальный крах, но на зарплаты потратились миллионы долларов. Возросший спрос подстегнул экономику, это все признали. Да, Эдвин здорово справлялся.

— Сколько времени отнимала у него работа, примерно?

— Э-э… часов двадцать в неделю?

Генеральный прокурор обозначил скептически поднятую бровь на заплывшем лбу.

— Ну, десять часов, это точно, — уверенно заявила Мод.

— И тем не менее, ему не хватало времени, чтобы предаться с вами… скажем… нормальным занятиям?

— Да хватало ему времени. Я не переставала говорить обо всем, что можно было сделать вместо того, чтобы торчать дома и пялиться в телевизор. Но ничего не менялось. Он продолжал сидеть и читать книги. — Мод повернулась к публике за сочувствием. Засверкали фотовспышки. — Или писать вещи.

— Рекламные слоганы?

— Нет… вещи.

Обвинитель дал миссис Дулут время собраться с чувствами.

— И уж до кучи, он оставил работу. Сто тысяч долларов в год… а ведь он только начинал. Знаете, что он решил делать вместо этого? Перебраться за город и жить на те деньги, что скопил. Оказывается, он постоянно откладывал их, экономил, и это в то время, когда мы вечно сидели дома и умирали с голода! Именно поэтому я была вынуждена потребовать развода.

— Не сложилось ли у вас впечатления, миссис Дулут, что ваш муж мог быть «блаженным», как принято говорить?

— С головой не в порядке? Конечно! Подумать только, он из приличной буржуазной семьи. Двести тысяч долларов годового дохода. Его бедные родители до сих пор не возьмут в толк, почему у него не заладилось. Это так трагично, что я готова расплакаться.

Словно в подтверждение жемчужная слеза, скатившись по щеке Мод, разбилась о богато наполненный корсаж.