Глеб Анфилов - Изменение настроения

Глеб АНФИЛОВ

Изменение настроения

После работы мне почему-то захотелось пойти к Сене Озорнову. Помню, что тогда у меня было плохое настроение. Такое плохое, что дальше прямо некуда. Мысли копошились мутными обрывками - о том, что вот уже полгода я не вылезаю из провала в своей теории праполя (наверное, вся теория полетит кувырком), о том, что ничего хорошего не выходит с Илой. Она меня не любит. И я ее не люблю. И о том, что нет во мне моей прежней целеустремленности. Я мысленно взглянул на себя сбоку. Идет, нагнув голову, сутулая фигура. Сутулая. И нет в ней сил распрямиться. Да и желания такого нет.

Я пешком взобрался на третий этаж. Дверь была распахнута.

- Отлично! - сказал Сеня. - Привет.

- Здравствуй, - уныло сказал я и подумал про себя, что непонятно, зачем я сюда забрел.

Он потащил меня в свой маленький кабинет. Сразу было видно, что здесь живет изобретатель. Везде светились лампы, что-то гудело. В окно торчали кронштейны лазерных антенн. Он усадил меня и сказал:

- Ну, выкладывай в темпе.

Я произнес первое, что пришло в голову:

- Намерен полечиться у тебя от меланхолии.

- Естественно, - сказал он.

- Почему естественно?

- Я и впрямь хочу тебя вылечить.

- О! Чудак-человек.

- Говори!

Что ж, я непрочь был поплакаться. Потянулся в карман за папиросами, но Сеня сказал:

- Пожалуйста, не кури, потерпи.

"Ладно, - решил я. - Не курить, так не курить". Я в последнее время со многим легко соглашался.

- Так что же стряслось? - поторопил Сеня.

Я начал с того, что тяжело в тридцать лет провожать молодость, и потом в течение пяти минут звучала моя скорбная исповедь. Не дожидаясь ее конца, Сеня стал расшнуровывать мои ботинки.

- Зачем? - спросил я.

- Так надо, - ответил Сеня и стянул с меня правый ботинок. - Говори.

Левый ботинок снял я сам. И одновременно продолжал исповедываться.

- Носки! - скомандовал он. Я понял, что надо снять носки и послушно сделал это, говоря:

- ...ибо мир стал для меня чужим, ибо я не увлечен жизнью, ибо я чувствую себя беспросветно ничтожным. Вот так. - Это были последние слова моей исповеди.

- Все ясно. И очень трогательно. - Сеня подсунул под мои босые ноги алюминиевые пластинки, от которых шли проволочки к усилителю, надел мне на руки маленькие блестящие кандалы, на голову накинул легкий латунный венец и сказал:

- Ты просто забыл кое-какие слова, у тебя в мозгу стерлись некоторые знаки и связи между ними. В общем, надо чуть-чуть подправить твою модель мира.

- Валяй! - сказал я. - Подправляй. Делай, что хочешь.

Он принялся крутить ручки на пульте в углу, и на его бледных щеках появились признаки румянца. Комната, со всем ее ненарядным убранством, обрела неуловимый дух уюта. Стены из фиолетовых сделались сиреневыми.

- Электрические розовые очки? - спросил я, чувствуя легкое пьянящее головокружение.

- Вроде того. Как фамилия твоей Илы?

Головокружение утихло.

- Такая же как моя. А что?

- Нет, девичья. Ты ведь ее приводил ко мне, будучи еще свободным человеком.

- Да, - сказал я, вздохнув, - Круглова. А что?

- Ничего.

Я подумал, что хорошая была пора, когда Ила была Круглова. И еще мне пришло в голову, что Ила, все-таки, до мозга костей Круглова. Конечно, Круглова, и только Круглова. Веселая, взбалмошная Круглова. Мне очень отчетливо вспомнилось, как давно-давно мы с ней приходили сюда, к Сене, как тут было славно, и как Сеня, провожая нас, спросил у Илы ее фамилию - тогда было непонятно, зачем. Пока я размышлял, он придвинул к стенному шкафу библиотечную лесенку и полез вверх. Это выглядело комично, потому что Сеня был довольно толстый.

- Полки защекочут твой живот и ты упадешь! - крикнул я ему. В таком духе я острил в дни своей юности.

- Никогда! - бодро отозвался Сеня, протянул руку, достал сверху какую-то коробочку и неуклюже, но лихо спрыгнул.

- Вот она, - сказал он, показывая мне вынутую из шкафа коробочку.

- Кто она?

- Твоя жена.

- Почему? - глупо спросил я.

- Здесь ее модель мира пятилетней давности. Но это хорошо, что она такая старая. В ней - сплошная молодость.

- Вот оно что! - Во мне зашевелился червячок ревности.

"Какого черта!" - подумал я, ибо вот уже два года ни разу ни к кому не ревновал Илу. Даже к Зяблику.

- Когда ты приводил ее ко мне, я ее незаметно списал. Помнишь, она надевала игрушечный кокошник и вертелась перед зеркалом? Это был хитрый кокошник. От него шли провода вот сюда...

- Ты, по-моему, врешь, - прервал я Сеню и тотчас успокоился, ибо подумал, что скрытный Сеня имеет обыкновение говорить чистую правду. И вспомнил, что я тоже от нечего делать примерял этот самый кокошник.

Тем временем Сеня открыл коробочку, вынул серебристую лепешку с записью Илиной модели мира, тщательно завернутую в прозрачную пленку, и стал аккуратно разворачивать ее.

- Осторожнее! - сказал я.

- Не бойся. - Он взял развернутую лепешку за края и вставил ее в черную штуку, похожую на почтовый ящик, на котором вместо таблички с объявлением о часах выемки писем находился черный стеклянный экранчик. Тотчас на экранчике запрыгали светящиеся точки и линии.

- Это двумерная развертка спирального обхода ее модели мира, - сказал Сеня. Он повернул что-то сбоку почтового ящика, и линии понеслись с космической скоростью, сливаясь в сплошное световое месиво, как в испорченном телевизоре. - Конечно, тут не вся ее память, но главное есть. Скорость развертки я поставил самую удобную для восприятия.

- Забавно, - сказал я и, опасаясь, что он пустится в объяснения, спросил: - ты понимаешь, что означает эта свистопляска?

- Нет. Никакой расшифровки пока нет.

"Вот и хорошо", - подумал я. Но Сеня продолжал:

- Впрочем, иногда достаточно эмпирического анализа. Кое-что, например интегральные гиперзнаки настроений, можно выделять, усиливать и даже передавать по радио, - он ткнул рукой в антенны, выставленные за окно. - Ты знаешь, что человек слышит кое-какие радиочастоты?

- Ну-ну, - отозвался я неопределенно, потому что ничего такого не знал. И тут мне показалось, что происходящее смахивает на вивисекцию, причем я и копия памяти Илы - подопытные кролики. Но я почему-то не злился, а, наоборот, испытывал благодушное настроение.

В самом деле, смешно: босой, орошаемый какими-то импульсами, в кандалах и венце, я сижу и смотрю, как бессмысленными пятнами мелькают передо мной моя жена, ее память, ее мир, разложенный на дискретные части, скопированная и расчлененная на эти самые интегральные знаки душа ее - душа той самой женщины, с которой я неделю тому назад расстался из-за идиотской ссоры. А рядом хлопочет трудолюбивый Сеня Озорнов - устроитель водевиля.