Наталья Галкина
Надзиратель прошлого
Каждое утро, как ищейка, он обегал вверенный ему музей. Подозрительно вглядывался в каждый экспонат: не сдвинулся ли с места, не изменился ли, не начал ли расти, менять цвет и форму.
Посетителей не ожидалось. Строго говоря, их и быть не могло. Музеи давно закрыли для широкого посещения, попасть туда можно было только по особому разрешению. Изредка забегали сотрудники Комиссии РЕТРО, исследователи хроноциклонов, актеры, археофутурологи.
Он был директором этого музея, самого крупного в городе Музея Два-Бис; до того, как занять пост директора, он сотрудничал в Комиссии преследования.
Они отмежевались от прошлого два века тому назад. Отреклись от него. Вступили в новую эру. Возвели стену. Прошлое было предано анафеме.
Связь времен была осуждена раз и навсегда во имя Прогресса. Ошибки прошлого в нынешнем дне повторяться не должны были. Прошлое не поддавалось. 0но просачивалось, проступало, возникало в памяти, проникало в произведения искусства, низвергалось в сны. Наконец, прошлое пошло на открытую диверсию. Его поле времени стало прорастать, экстраполироваться на их блистательное сегодня. Так когда-то прорастали зерна из древних амфор тысячелетней и двухтысячелетней давности, поднятых со дна морского или из недр земных. Сотрудники музеев были вызваны по тревоге в Группу А.
И вот теперь он обходил, точнее, обегал свой музей, как ищейка. Это был обычный утренний обход, ничем не отличавшийся от предыдущих.
Честно говоря, ему никогда не нравилась новая должность. Сам воздух Музея Два-Бис казался ему подозрительным, отличающимся по цвету, составу и запаху от атмосферы улиц, магазинов, стадионов, домов и парков. Питательная среда для ростков прошлого. Он не понимал, почему музеи не искоренили как таковые, для чего сохранена жизнь подозрительным пришельцам из сомнительного существования прежних эпох с их невежеством, грязью и хаосом.
Назначение многих экспонатов было неясно, и эта убийственная таинственность казалось ему откровенно враждебной, опасной, ставящей в тупик. Что это за штука, например, там, за углом, в комнате с прозрачным потолком? была ли она некогда подвижна или неподвижна? плавала, как рыба, или летала, как птица? служила одному или многим? ни названия, ни аннотации, ни цели, ни смысла; издевательство, да и только. Даже не предмет, а его неопознанный труп. Кадавр. Директор чувствовал себя прилетевшим с другой планеты; в собственном музее он терялся и недоумевал постоянно.
Эти вещи перестали быть источниками информации или дезинформации. Они утратили все свойства, ни о чем не могли рассказать, ни на кого не воздействовали. В морге директорствовать и то было бы веселее.
Музей Два-Бис считался одним из крупнейших неспециализированных музеев в стране. Именно в силу этой неспециализации, некоей широты охвата, которая и отличала его в доисторические времена, сейчас он «напоминал большую свалку истории, где можно было увидеть кораллы Большого Барьера австралийских рифов, обломки Великой Китайской стены, яйца африканских страусов, первые русские самолеты, окаменелости девона, блоки кварца, друзы аметистов, манильские канаты, рыцарские доспехи, образцы лунного и венерианского грунтов, первый телетайп, японские зонтики, королевские короны, ткани доколумбовой Южной Америки, орудия пыток, грампластинки и чучело кита. А также многое другое, неизвестно к какому времени и к какому народу относящееся. Когда-то с этими осколками былого связано было счастье изучать, радость узнавать, удовольствие спрашивать и бесконечная возможность углублять знания. Фрагменты и обломки удивляли посетителя, подстегивали любопытство, заставляли остановиться, вглядеться, вдуматься. Теперь же в своей загадочной тюрьме они окружали бегущего директора, вглядывающегося по обязанности, хотя больше всего хотелось ему отвернуться. Музей не пополнялся; он был статичен и мертв: не институт памяти, а храм склероза. Но вещи, коим недоставало общения, каким-то образом объединялись с прорастающим прошлым — почему бы и нет? ведь они насквозь, как мумии смолою, пропитаны были тем, чужим, забытым и насильственно забвенным временем. Одни из них стали ветшать, таять, рассыпаться в прах. Другие… Вот о других-то и шла речь на экстренном заседании в Группе А.
Началось все с музея АНДРЕС, где замечено было самовозгорание свеч, ламп, каминов, плит, в результате чего восковые фигуры статистов бытовых сценок разных времен и народов безнадежно были испорчены. В конце концов, ничего страшного не произошло, одним музеем меньше, но замечено было, что на улицах стали появляться люди, отличающиеся от современных горожан то цветом кожи, то разрезом глаз, то ростом; и вот уже и горожане принялись допускать вольности в прическе и одежде, говорили громче, возник какой-то жаргон, странные словечки, слышался громкий смех, в воздухе витала некая непривычная развязность, раскованность, нечто происходило с нормой, она оплывала подобно восковой фигуре. И в домах появились старинные кресла, свечи, предметы быта, нарушавшие стерильность, серийность, тиражность и чистоту штампованных гармонических современных интерьеров. Похоже, что в стене, воздвигнутой между новым временем и старым, пробита была брешь, и в эту брешь хлынул мутный поток былого.
Да, утренний обход ничем не отличался от вчерашнего или послезавтрашнего; но так же, как и накануне, директор задержался в комнате портретов. Чутье преследователя заставило его еще и еще раз обойти помещение. Все как всегда; почему же необъяснимая тревога охватывала его, едва он переступал порог? Он с подозрением и недоброжелательством вглядывался в лица в тяжелых золотых рамах, легких багетах, в скульптурные терракотовые головы без глаз. Не нравилась ему эта компания. У него было чувство, что все они в сговоре и прекрасно ладят. Хотя их разделяли века и страны, ему мерещилось в них нечто общее. Заговорщики. Преступники. Негодяи. Бледнолицый человек с подробнозавитой черной бородой смотрел с персидского портрета на гражданина Древнего Рима, коротко остриженного — почти современная стрижка, надо должное отдать. Тот отвечал ему взглядом на взгляд. Директор повернул римлянина лицом к стене и подождал немного. Ничего. Тишина. Директор шагнул дальше и всмотрелся в даму в голубом на фоне вечернего сада. Внезално ему показалось, что раньше это был портрет анфас. Теперь же дама повернула голову вправо. Но поручиться он не мог — и смутился: профессиональная память начинала его подводить. Каталога с фотографиями не существовало. Описи портретов с описаниями их в музее тоже не имелось. Он запомнил даму и решил приглядеться к ней в ближайшие дни. Рядом с нею веселый голландец держал за талию свою жену и собирался пропустить рюмочку. Опять-таки директору не понравилась рюмка и цвет вина — возможно, прежде голландец пил из бокала или из кубка, и красное, а не белое. Да и жена голландца…
