Росоховатский Игорь
Обратимость
Игорь Росоховатский
ОБРАТИМОСТЬ
I
...Когда-то мы с ним фехтовали прутиками на лугу, а сейчас луч, пробившийся сквозь щель, кажется не спасительным канатом, а шпагой, которой можно проткнуть предателя. Как же ты дошел до этого, Витька Рожок, бравый отчаянный Витька, капитан нашей футбольной команды? Что с тобой стало? Почему ты с ними - против своих? Тебя даже не пытали, как Петю, а он ничего не сказал и под пытками, он не назвал им твое имя, еще не зная, кто предал его и остальных...
Не могу лежать на правом боку - сломанное ребро впивается во внутренности - нечем дышать. И на спине лежать не могу - они вырезали на ней звезду. Только одно положение тела еще приемлемо для меня - полулежа на левом боку, прислонясь головой и плечом к стене. Осталось недолго. Скоро услышу шаги... Луч-шпага окрашивается в золотистый багрянец...
Неужели никто не узнает о тебе, Витька? Я написал записку Скорику и спрятал ее под камнем. Но они могут найти ее. Кровью написал на стене: "Виктор Рожок - предатель". Но надпись они сотрут. Сколько же бед ты еще натворишь, бывший "мушкетер"?
Луч становится ярче, словно раскаляется, багрянец постепенно исчезает, пылинки кружатся в золотистом. Нет, такой сверкающей шпагой не стоит убивать тебя, Рожок. Веревочная петля на широкой рыночной площади - для тебя. Чтобы все видели твои рыжие бесшабашные глаза, твои бегающие глаза, предатель. Как сообщить нашим? Кто сообщит? Ведь, кроме меня, никто не знает, что случилось. В отряде Деда думают о тебе как о герое. А ты мастер сочинять легенды...
Шаги... За мной... Что-то пролаял конвойный, звякают ключи, замок, скрипит дверь. Луч исчезает...
Мама, сестричка, простите, что я не успел в последние часы подумать о вас, проститься, хотя бы мысленно. Это все из-за предателя, который часто бывал у нас дома. Помнишь, мама, ты наливала ему чай и подкладывала коржики, поглядывая на меня: как реагирую, не жадничаю ли? Прощайте, мама, Нина...
Черная тень наискосок ложится на позолоченный пол. Пытаюсь приподняться. Острое железо впивается в плечо. - Берите его под руки. Сам не встанет. Тяжелый, - ворчит один из полицаев. - Волчья балка недалеко, - утешают его. Черное колечко волос приклеилось к широкому, малость вогнутому лбу...
"Что, Витька, вспотел, все-таки страшно?" - Поворачиваю голову и смотрю в упор - это все, что я сейчас могу. Отмечаю, как твое веко начинает подергиваться, будто у курицы, - ты никогда не выносил моего взгляда, с первого класса я мог тебя запросто пересмотреть.
- Предатель, - говорю, не узнавая своего голоса, - наши с тобой рассчитаются.
Он ничего не отвечает, но кто-то из полицаев смеется. Доносится словно издалека:
- Ты уже не скажешь. А кроме тебя, парень, некому.
- Узнают! - хриплю, сплевывая комки слюны. - Каждый из вас, гады, получит свое!
- А тебе что до того? - почти добродушно "интересуется" кто-то сзади меня. - Тебя не будет уже через минуту. Бросайте его с обрыва, пусть себе летит.
Я хорошо знаю Волчью балку и этот обрыв. Тут все" восемь метров, а внизу - камни.
- Э нет! - кричит Витька и повторяет: - Нет, нет! Неужели что-то проснулось в нем, заговорило? И снова:
- Нет, не надо. Он, черт, живучий. А вдруг? Сначала пристрелим!
Черное колечко на взмокшем от пота лбу. Из-под куриного века взблескивает рыжий глаз.
- Стреляй сам для гарантии. Держи!
Вместо светло-карего - черный глаз. Вмиг становится багровым, из него вырывается пламя. Почему не слышно выстрела?..
...Когда я проснулся, весь в холодном липком поту, эта мысль не покинула меня: "Почему не слышал выстрела?" Спустя мгновение понял: ну, как мог забыть? Это элементарно: слух срабатывает медленней, поэтому я увидел пламя, но услышать уже ничего не успел. Я - тот, кем был во сне. Но кем я был? Почему один и тот же сон вижу вторую ночь подряд? И так четко, с повторяющимися деталями? Случайность? Но не слишком ли много деталей для случайности?.. /
"Зачем тебе копаться в этом, старина? - ругаю себя. - Дружки отчаливают сегодня, уезжай с ними и забудь сны, которые видел в этой сторожке. Иначе испортишь себе весь отпуск - и не только отпуск... Мало ли загадок на свете и мало ли чудаков, стремящихся все их разгадать? Зачем это тебе?"
Но я уже знаю, что ни забыть этих снов, ни вот так просто уехать не смогу. Проклятое, неподвластное уму упорство, оставшееся еще со школьных лет, заставлявшее меня с моими средними способностями пробиваться в отличники, дотягиваться до первых учеников, уже проснулось и подняло голову, как кобра. Оно много раз подводило меня, не давая уютно устроиться в жизни. Оно заставляло меня, молодого физика, младшего научного сотрудника с прочным будущим, поддерживать и развивать против своей воли рискованные идеи вместо того, чтобы по проторенному руслу кропать кандидатскую диссертацию. Я уже потерял миловидную невесту. Ей надоело дожидаться. Я прозевал перспективную должность в соседнем отделе, поругался с одним влиятельным ученым, который мог бы взять меня в свою свиту последователей.
Прошло немало времени, пока я кое-что понял. Понял, почему и какое молчание называют золотом, какое слово - серебром, а какое покачивание головой - бриллиантовым; понял, что если родил идею, противоречащую работам руководителя, надо запрятать ее подальше, про запас, до тех времен, пока сам не станешь руководителем. Понял, что если ничего не делаешь, то и спросу с тебя никакого, но, поскольку ничего не делать нельзя, надо делать поменьше и только в связи с указаниями профессора, а еще лучше - академика. И если тебя какое-то невиданное упорство гонит в неведомом направлении, переставляя с места на место, как шахматную пешку, стремящуюся во что бы то ни стало пробиться в ферзи, надо помнить, что это нужно не пешке, а тому, кто ходит ею. Пешке же нужны уютная квартира, приличная должность и соответственно ставка, подходящая жена, семья и все такое прочее, что есть у других благоразумных людей. Все понимаю, как собака с жалобными глазами, не умеющая высказать своей преданности тому, кто ее кормит, а поделать с собой ничего не могу.
...Я выхожу из сторожки, прощаюсь с друзьями по туристской ватаге, нехотя отвечаю на удивленные вопросы, ссылаясь то на ушибленную ногу, то на простуду, и остаюсь еще на сутки.
Целый день слоняюсь по лугу и лесу, слушаю, как шумят деревья, подсматриваю за веселыми рыжими бестиями - белками, спускаюсь к реке и, завороженно глядя на волны, вижу в них небо с облаками, перевернутые деревья, черно-белых коров. Все это усиливает впечатление двойственности окружающего мира и самого себя, и опять я терзаюсь бесплодными мыслями, пытаюсь подобрать золотой ключик к таинственной дверке.
