Валерий Губин - Прорыв

Валерий Дмитриевич ГУБИН

ПРОРЫВ

Фантастический рассказ

Командующий с трудом оторвался от карты и подошел к экрану. Наверху ничего не изменилось. По-прежнему шел снег, уже третий месяц, только в последнее время снежные хлопья стали крупнее. Несмотря на низкую температуру, они быстро таяли, превращая в непроходимую кашу поля и дороги. "Да, уже третий месяц, как продолжается этот странный снегопад", командующий долго стоял, провожая глазами огромные тягачи с ракетными установками, которые беззвучно плыли по грязевой реке. Там, снаружи, все сотрясалось от рева и грохота, а здесь, в бункере, отзывалось лишь легкой, едва ощутимой дрожью. Загудел дверной зуммер, щелкнул замок. Командующий, не оборачиваясь, спросил:

- Кто проходит?

- Двадцать четвертый дивизион, - ответил хриплый, прокуренный голос начальника штаба, - сорок машин идет на перевал. Это увеличит дальность стрельбы на...

- Знаю, - оборвал командующий и вновь погрузился в свои мысли, которые казались ему такими же серыми, как этот серый день. Его даже днем назвать было трудно, просто чуть-чуть светлело по сравнению с ночью. "Я так давно не видел солнца, что уже не смогу представить, как бы выглядела эта местность в его лучах. Скорее всего я его никогда больше не увижу. И вообще, солнце не для нас, оно прочно скрыто за этой толщей пепла, пыли и смрада".

Он вспомнил, что именно в двадцать четвертом дивизионе год назад вручал награды, вспомнил ничего не выражающие глаза солдат за стеклами противогазов, солдат, которые десять лет шли за ним по этой бесконечной радиоактивной пустыне, где больше не было ни лесов, ни городов и где, казалось, горы превратились в покатые холмы. Это были глаза людей, для которых весь смысл существования заключался в том, чтобы в день проходить по 150 - 200 километров, налаживать установки, бить по невидимому, скрывающемуся где-то за горизонтом врагу, а потом сразу сниматься и уходить из-под ответного удара.

- Скорость ветра на перевале? - спросил он, продолжая глядеть на экран.

- 90 - 120 в час!

- Страшное дело. Боюсь, что к десяти они не выйдут на позицию.

- Должны выйти. Первая колонна уже на подходе.

- Ладно. Что у вас ко мне?

Он слушал о трудностях с горючим, о нехватке заправщиков и недостаточной их мощности, о последних радиоперехватах, о необходимости урезать рацион воды, так как очистные установки не справляются, словом, о десятках вещей, до которых ему не было никакого дела, но они требовали его решения, и потому он с большим усилием заставлял себя вникать в смысл говоримого, а перед ним опять проплывали глаза солдат двадцать четвертого дивизиона. Никогда ранее он не командовал такими стариками, им ведь сейчас всем уже за тридцать, а выглядят они еще старше. Солдаты неудержимо стареют, и никто уже больше не придет им на смену.

Он вспомнил, как некоторые, будто нечаянно, роняли коробочки с орденами в грязь, и никто не нагибался поднять, а он тогда делал вид, что не замечает.

На совещании штаба, бесконечно длинном, он сидел, полузакрыв глаза, и слушал, как говорили об окончательных сроках и местах нанесения ударов, о дивизиях, которые пойдут в прорыв, о направлении радиоактивных выбросов и усилении средств защиты. И только время от времени кивал, когда докладывающий начальник оперативного отдела апеллировал к нему как к последней инстанции.

Все уже расходились, когда вошел взволнованный адъютант, наклонился к уху командующего и прошептал так, что услышали все:

- Двадцать четвертый дивизион исчез!

- Уничтожен?

- Нет, просто исчез. На перевале его нет, все три дороги, ведущие туда, мы уже прочесали - никого.

- Смеетесь, что ли? - вмешался начштаба. - Сорок тягачей с ракетами испарились?

Адъютант пожал плечами.

- Карту маршрута, - потребовал командующий. Он развернул ее и, держа в руках, долго вглядывался во все повороты и изгибы трассы, будто хотел увидеть сквозь эту потертую бумагу дорогу, изрытую гусеницами вездеходов, расплывшуюся, раскисшую - наиболее короткий путь к перевалу. Потом подозвал адъютанта, ткнул пальцем:

- Едем сюда. Машину!

И снова он испытал мучительный приступ удушья, когда с помощью ординарца влезал в огромный защитный балахон и натягивал респиратор, почему-то пахнущий уксусом.

Темно-зеленая машина на воздушной подушке уже ревела, слегка покачиваясь в десяти метрах от входа. Ближе она подойти не могла, и эти десять метров нужно было пройти пешком. Но даже одетый в сверхбезопасный костюм, командующий со страхом ступал по этой бурой, чавкающей под ногами земле. Он боялся не радиации, которая у почвы была выше, чем в воздухе, он боялся самой земли - оскверненной, бесстыдно вывороченной наизнанку, прожаренной на десятки метров вглубь взрывами и излучением. В наступающих сумерках она казалась ему огромным смертельно раненным зверем, который еще способен на последний прыжок.

Садясь в кабину, он вдруг опять, в который раз за последние годы, вспомнил, какая удивительная погода стояла в конце октября, за три дня до войны. Листва уже вся облетела, ночные заморозки добили последние островки зеленой травы на газонах, но вдруг в один из вечеров город наполнился запахом молодых распускающихся почек, рыхлого прелого снега - запахом весны, сильным и волнующим. Он пробивался через бензиновую гарь, упрямо и настойчиво лез в ноздри и дурманил голову. Стояла теплая погода, люди в распахнутых пальто ходили, слегка ошалев, и недоуменно переглядывались. Что это было, какие климатические аномалии вызвали такой эффект - никто тогда не догадывался, а спустя три дня никому уже не было до этого дела.

Мотор гудел мощно и ровно, они шли с большой скоростью, и снег за стеклами, подсвеченный фарами, летел параллельно земле. Командующий спохватился, что все еще сидит в респираторе, и торопливо сдернул его с лица.

Это появилось у него давно - то ли пять, то ли десять лет назад, а может, еще раньше - страх от все более крепнущей уверенности, что настоящий его враг не там, за горизонтом, и настоящая опасность - не ракеты и лазеры. Враг здесь, за окном, в этой темной массе земли, несущемся снеге, серых свинцовых облаках. Его враг - сама природа. Заложен ли в ней какой-то особый сверхчеловеческий разум или это тупой упрямый инстинкт животного - но она за последние десятилетия сделала все, чтобы сбросить с себя человека, даже такой ценой, как война, сбросить с себя это ненасытное племя, которое ее уродовало, загрязняя воду и воздух, сводя леса, затопляя землю, безжалостно уничтожая все живое, что не обладало его хитростью и коварством. Раз за разом срывались переговоры, и люди, приходившие к власти, становились все свирепей и нетерпимей, все больше появлялось недовольных, ожесточенно требующих пищи, сносного жилья и чистого воздуха. Казалось, сама атмосфера в последние годы перед войной была пронизана ненавистью и страхом. И ничего не помогало - никакие усилия производства, никакие реформы, никакие призывы мудрецов и философов какая-то мощная сила толкала и толкала их к краю пропасти.