Джордж и Элис Смит сошли с поезда в Биарице в полдень и за час успели устроиться в отеле, пронестись по раскаленному песку к океану и улечься загорать на пляже.
Глянув на растянувшегося под лучами солнца Джорджа Смита, можно было принять его за обычного туриста, который завезен в Европу на короткое время, с тем чтобы вскоре вернуться на родину. Однако это был человек, который любил искусство больше жизни.
«Здесь…» Джордж Смит вздохнул. Капелька пота скатилась по его груди. Прежде всего выкачай из себя весь американский водопровод, потом залпом осуши бокал лучшего бордо. Напои свою кровь роскошным французским содержимым, и лишь после этого ты увидишь страну глазами ее жителей. Зачем? Зачем есть, пить, вдыхать лишь все французское? Затем, чтобы в нужный момент ты оказался готовым понять гений одного человека.
Губы Джорджа Смита шевельнулись, принимая очертания имени.
— Джордж? — Жена склонилась над ним. — Я знаю, о чем ты думаешь. Я прочла по твоим губам.
Он лежал совершенно неподвижно и ждал.
— Что же ты прочла?
— Пикассо, — сказала она.
Джордж Смит вздрогнул. Научится она когда-нибудь произносить его имя!
— Пожалуйста, — попросила она, — отдохни. Я знаю, утром до тебя дошел слух, но ты не верь, пока не увидишь своими глазами. Твой психоз снова вернулся. Хорошо, пусть Пикассо рядом, в нескольких милях отсюда, гостит у своих друзей в каком-то рыбацком поселке. Но ты должен забыть об этом, или наш отдых пропал.
— Хотел бы я никогда об этом не слышать, — признался он.
— Если бы только, — сказала она, — если бы только тебе нравились другие художники!
Другие? Да, были и другие. Он вполне дружелюбно мог позавтракать осенними грушами и полуночными сливами натюрмортов Караваджо; для ленча сгодился бы струящийся огонь густо-жарких подсолнечников Ван-Гога, те чудные соцветья, что своим пламенем обжигают пальцы слепого, заставляя его видеть. Но великий пир? Картины, для которых он берег свой аппетит? Кто, кроме творца «Герники» и «Девушки перед зеркалом», мог так наполнить мир красками, как разве что Нептун заполняет горизонт зрелищем своего выхода из океана?
— Элис, — терпеливо сказал он. — Как мне это объяснить? Еще садясь в поезд, я думал: «Боже мой, все это царство Пикассо!»
Но было ли это так на самом деле, Джордж Смит не знал. Небо, земля, люди, кирпичи вкусно-розового цвета, пронзительно-голубые балконы с затейливой решеткой, мандолина, замусоленная прикосновениями тысяч рук и похожая на переспелый плод, лохмотья афиш, как конфетти, развевающиеся на ночном ветру, возможно, неистовые глаза Пикассо взирали на все это сквозь Джорджа Смита? И в какой степени он, Джордж Смит, видел мир глазами Пикассо? Джордж Смит отчаялся дать ответ. Этот старик так пропитал все его существо своими красками, что он сам пережил и сумерки Голубого периода и рассвет Розового.
— Я все-таки думаю, — произнес он вслух, — что если бы мы сэкономили денег…
— У нас никогда не будет пяти тысяч долларов.
— Я знаю, — тихо сказал он. — Но приятно думать, что в один прекрасный день мы могли бы их получить. Разве не восхитительно было бы просто подойти к нему и сказать: «Пабло, вот эти пять тысяч! Дай нам море, песок, небо — все, что ты только пожелаешь, и мы будем счастливы…»
Спустя минуту жена дотронулась до его руки.
— Мне кажется, тебе сейчас было бы полезно окунуться, — сказала она.
— Да, — сказал он, — именно это мне полезно было бы сделать.
Пламя светлых брызг взметнулось ввысь, когда Джордж Смит прорезал телом воду.
После обеда Джордж Смит вышел из гостиницы и направился к океану навстречу расползавшимся толпам похожих на раков людей. Доведя цвет кожи до некоего подобия жареной цесарки, с заходом солнца они тащились в свои нарядные, как свадебный пирог, отели.
Пляж был пуст, лишь два человека измеряли его бесконечные мили.
Один из них был Джордж Смит, с полотенцем через плечо, вышедший искупаться перед сном.
Другой, невысокий и коренастый человек, в одиночестве упивался тихой погодой на берегу вдалеке от Джорджа Смита.
Темный загар покрывал его чисто выбритую голову, которой солнце придало цвет красного дерева, и его глаза были так же чисты и ясны, как вода в океане.
Итак, действие пьесы на берегу началось, и через несколько минут двое должны встретиться.
В который раз судьба назначила точное время для столкновений и неожиданностей, встреч и расставаний. И все-таки два одиноких путника ни на секунду не задумались о том таинственном течении, которое не может побороть ни один пловец и которое тем упорнее подталкивает вас под локоть в любой толпе и в любом городе, чем более вы этому противитесь. Забыли они и о том факте, что, осмелившись вступить в полосу этого течения, человек оказывается со всех сторон окруженным чудесами.
Незнакомец стоял на берегу один. Оглянувшись, он увидел свое одиночество, увидел волны прелестной бухты, увидел солнце, скользящее по мягким краскам уходящего дня, и тогда он наклонился и обнаружил в песке деревянный предмет. Это была всего лишь тонкая палочка от давно растаявшего мороженого. Человек поднял ее, улыбаясь. Желая окончательно убедиться в своем одиночестве, он еще раз оглянулся вокруг, снова наклонился и, бережно держа палочку, легкими взмахами кисти начал делать то единственное в мире дело, которое он-то умел делать лучше всех. Он стал чертить бесчисленные фигуры на песке.
Незнакомец, набросав один рисунок, продвигался дальше по берегу, не поднимая глаз от песка, уже совершенно сосредоточенный на своей работе, переходил к следующему рисунку, а затем чертил третий и четвертый, пятый и шестой.
Джордж Смит, оставляя следы на влажном песке, смотрел по сторонам и в конце концов увидел впереди человека. Приблизившись, Джордж Смит заметил, что загорелый незнакомец продвигался вдоль берега, нагнувшись. При еще более близком рассмотрении Джорджу Смиту стало очевидно, чем именно занят незнакомец. Джордж Смит усмехнулся. Разумеется, это так… Один на всем пляже, сколько же ему лет? Шестьдесят пять? Семьдесят? Пожилой человек выводит каракули на песке… Как разлетается песок! Как стремительно возникают причудливые изображения! Как…
Джордж Смит сделал еще один шаг и остановился, не шевелясь.
Незнакомец все чертил и чертил, он, казалось, не чувствовал, что кто-то неожиданно встал между ним и миром его рисунков. К этому моменту он был настолько очарован своим уединенным творчеством, что взорвись в бухте глубинная бомба, она не остановила бы полет его руки и не заставила б оглянуться.
