Джордж Райт
Спокойной ночи, мама
Джон Кроуди всегда знал, что его мать умрет.
Ну то есть, конечно, не совсем всегда. В первые годы жизни он, как и все дети, пребывал в блаженном неведении о конечности человеческого существования. Истина открывалась ему постепенно и поначалу не выглядела пугающе. Он уже знал, что людей убивают на войне, и что нельзя выбегать играть на дорогу, потому что задавит машина, однако все это были случайности, от которых можно уберечься. Однажды четырехлетний Джонни рассматривал портрет Джорджа Вашингтона в детской книжке, посвященной американской истории. Читать он еще не умел и лишь смотрел картинки, однако уже знал, кто изображен на портрете и чем он знаменит. Джонни подумал, как было бы здорово хоть одним глазком взглянуть на отца-основателя американской нации, и каким негодяем должен был быть тот, кто оборвал его жизнь.
— Мама, а кто убил Вашингтона? — спросил мальчик.
— Его никто не убивал, — удивилась миссис Кроуди.
— Правда? — обрадовался Джонни. — Значит, мы можем с ним встретиться?
— Нет, малыш. Мистер Вашингтон давно умер.
Так Джонни узнал, что люди, оказывается, могут не только быть убитыми, но и умереть сами. Это ничуть не испугало его, а показалось оригинальным и интересным, как было интересно все в этом большом и неведомом мире. На тот момент его любопытство было удовлетворено, но позже он несколько раз возвращался к разговору о смерти, пока не получил от матери признание, что люди не просто могут умереть, но что это так или иначе касается всех. Это его неприятно озадачило, и он спросил, на что же похожа смерть.
— Ну… это как сон, только навсегда, — привела шаблонный ответ миссис Кроуди. Она не была верующей и не собиралась рассказывать ребенку сказки о небесах.
«Сон» — это звучало как будто нестрашно, хотя Джонни спать не любил: загнать его в постель вечером всегда было проблемой, а утром он просыпался раньше всех и терроризировал невыспавшихся родителей, требуя, чтобы они вставали. Тем не менее спать и не просыпаться это звучало как-то неуютно. Так неуютно Джонни еще никогда себя не чувствовал.
— И ты тоже умрешь? — требовательно спросил он у матери после небольшого раздумья.
— Ну, это еще очень нескоро… особенно, если ты будешь хорошо себя вести, — не упустила миссис Кроуди возможности для нравоучения.
— И я умру? — Джонни пропустил ее педагогическую реплику мимо ушей.
— Ты будешь жить долго-долго, — мать обняла его и поцеловала. Однако Джонни это не успокоило. Он прекрасно понимал разницу между «долго-долго» и «навсегда».
Когда ему было пять лет, от них ушел отец. Ушел, отказавшись от всех прав на ребенка, поэтому Джонни не таскали в суд и не спрашивали, с кем он хочет остаться; для мальчика произошедшее оказалось полной неожиданностью. Ему, правда, приходилось слышать из своей комнаты, как ругаются родители, но когда он спросил об этом мать, та ответила: «Это ничего, это у нас такая игра». Джонни принял это как должное — он знал, что у взрослых странные игры. К примеру, иногда они запирались в комнате, и туда нельзя было входить, но если послушать под дверью, можно было услышать неприятные и пугающие звуки. Правда, в последнее время в эту игру они, кажется, не играли.
И вот однажды утром Джонни не обнаружил за завтраком отца и спросил, где он.
— Он больше не будет жить с нами, — ответила миссис Кроуди более жестким тоном, чем хотела.
— Папа умер? — спросил Джонни, округлив глаза больше от любопытства, чем от страха.
У его матери мелькнуло искушение ответить утвердительно — она знала, что бывший муж не собирается встречаться с ребенком — однако все же решила сказать сыну правду.
— У него теперь другая семья, — ответила она. — Он не захотел больше быть моим мужем и твоим папой.
Эта новость не явилась для мальчика трагедией. Напротив, в глубине души он обрадовался, потому что чувствовал, что отец не любил его, а потому и сам Джонни не хотел делить любовь матери с кем-то еще.
Питеру Кроуди было тридцать, когда он женился на Хелен. Поначалу оба супруга хотели иметь детей; правда, для Питера это была не глубинная потребность, как для его жены, а скорее дань социальным стереотипам. Однако, год шел за годом, а Хелен все не могла забеременеть. Они обращались к врачам, но те говорили много мудреных слов и не могли сказать ничего конкретного, ставя диагноз «идиопатическое бесплодие» — что в переводе на простой язык означает бесплодие, причины которого медицина определить не в состоянии. Хелен даже тайком от Питера, бывшего еще более радикальным атеистом, чем она сама, отступилась от прежних убеждений, стала молиться и делать пожертвования в церкви — но религия дала не больше плодов, чем наука, и миссис Кроуди разочаровалась в ней окончательно. Со временем Питер не только привык к их бездетному браку, но и начал сознавать, каким дурнем он был раньше, когда хотел ребенка — эту обузу, которую люди добровольно вешают себе на шею и, рисуясь друг перед другом, называют своим счастьем, хотя такое «счастье» частенько доводит их до инфаркта. Поэтому, когда на двенадцатом году супружества Хелен, сияя от радости, объявила ему свою новость, Питер был огорошен отнюдь не в том смысле, на который она рассчитывала.
— Этого не может быть, ты, должно быть, ошиблась, — сказал он.
— Я сама не решалась поверить! — воскликнула она. — Но теперь уже все совершенно точно. Я сегодня получила результаты анализов. О, как я счастлива!
Она поцеловала его, а затем, весело напевая, закружилась вокруг, а он все натягивал на лицо неуклюжую улыбку и думал, как же сказать ей, что он давно уже не хочет детей. «Не сейчас, — подумал он. — Позже, когда у нее начнутся все эти проблемы с самочувствием… Она сама захочет избавиться. Она ведь уже не молоденькая.»
Он так и не решился ей сказать. Один раз, когда ей было особенно плохо и ее увозили на «скорой», он попытался осторожно намекнуть, что, может быть… — но она посмотрела на него с таким ужасом, что он смешался и проглотил конец фразы.
Он знал, что их брак рухнет, если он прямо и твердо выскажет ей свои взгляды. Почему он не пошел на это еще тогда? Наверное, потому, что все еще любил ее, или же то была многолетняя привычка впрочем, велика ли разница между этими двумя понятиями? Так или иначе, Хелен перенесла все муки, кульминацией которых стали очень тяжелые роды, едва не стоившие ей жизни — но мальчик все-таки появился на свет. Поначалу он тянулся к обоим своим родителям, но, чувствуя холодность и отчужденность отца, постепенно сосредоточил всю свою любовь на матери, которая, естественно, тоже души не чаяла в сыне, так тяжело ей доставшемся.
