— Какой еще Джек? — недоуменно вопросила княжна.
— Ах да, совсем забыл… Это лет через двадцать после того, как вы угодили в воронку времени, в Англии появился знаменитый убийца…
— Ну и сравнения у вас! — полыхнула Бестужева.
— Прошу прощения за невольную резкость тона, — ответил Ильин. Поверьте, я не хотел бросить тень на ваше поколение.
— Хорошенькое дело, — все не могла успокоиться княжна. — Мы бились, боролись. А вы там, в светлом будущем, чтите каких-то Достоевских да Тютчевых, а наших вождей едва имена помните… Не сомневаюсь, что сладкоголосого Пушкина в великих поэтах числите.
— Разумеется.
— Читайте Писарева, сударь, — ледяным тоном заявила Бестужева. — Или у вас его запретили?
— Напротив, у нас он в большом… как бы точнее сказать… в почете, что ли. Собрания сочинений выходят. А вот фраза его насчет того, что сапоги выше Пушкина, извините, в разряд исторических казусов попала…
Овцыну явно надоел непонятный спор, и он сказал:
— Давайте лучше каждый расскажет, каким образом в церковный подвал забрался, из коего и в это, как вы, ваше высокородие, обозначили, прошедшее время угодил…
— Предложение дельное, — поддержал Ильин. — Что толку в полемике? Лучше говорить о том, что объединяет, чем о том, что разделяет. Вы и начните, господин Овцын.
— Мгм, с чего только? История длинная, если всю от истока до устья излагать… Я розыск о бегунах производил — появился у нас в губернии такой толк раскольничий…
— Сами вы раскольники, — огрызнулся Ивашка. — Не мы веру отчую пошатнули, а вы, никониане…
Овцын только хмыкнул и ровным голосом продолжал:
— Толк означенный в том состоит, что его последователи себя бегствующей церковью именуют. Живут, где придется, перебираясь от одного пристанодержателя к другому — из богатых староверов. Доложено было консисторией его превосходительству господину губернатору, что под маркой сих бегунов противу властей богопоставленных злоумыслители кроются. Отнеслись с сими фактами в Петербург. И вскорости высочайшее повеление последовало: названных интриганов открыть и, примерному суду предав, во зле изобличить. Засим и я в северный край губернии был отряжен. А в подвал церковный проник, несмотря на отговоры настоятеля: мнилось, что здесь-то, в месте, заколдованным слывущем и оттого народом обходимом, бегунов пристанищу и быть… Едва факел запалил да в сумрак зловонный сошел, как тяжесть великая навалилась. А потом — бородатые эти дикари, кафтан терзают, букли теребят, факел из рук рвут…
— Ясно, — вздохнул филолог. — Может, Анна Аполлоновна нам теперь расскажет?..
Княжна долго молчала. Ильина подмывало включить фонарик, чтобы выяснить, в чем дело, но он боялся усугубить напряженность, возникшую из-за непочтительного отзыва об Антоновиче. Выручил Овцын:
— Анна Аполлоновна, экие вы обидчивые! Бог с ними, с бумагомарателями. Да в наше время за одного армейского — не гвардейского, заметьте, армейского — поручика дюжину пиитов можно выменять.
— Можно было, — уточнил Ильин.
— Было, — уныло согласился Овцын.
— Знаю, — с пренебрежением в голосе отозвалась генеральская дочь. Ваше время тем и славно, что вы ловлей чинов и звезд жили. А поэзия в загоне была. Тредиаковского бедного царица по щекам хлестала.
— Так ежели за дело, почему не посечь? — искренне удивился Овцын.
Княжна гневно фыркнула и с презрением сказала:
— Вы бы, наверное, и Ломоносова с удовольствием экзекуции подвергли…
— Ну нет, Анна Аполлоновна, я означенного вами господина академика премного уважаю. Да и версификатор он преизрядный — велелепней штиля, нежели в его одах, не знаю… Вот послушайте:
Лице свое скрывает день;
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Ильин не удержался и выхватил из тьмы лучом фонаря фигуру коллежского секретаря. Тот привстал на сене, опершись на одно колено, патетически простер вперед руку, унизанную полыхающими в электрическом свете перстнями.
— Прошу прощения, сударь, хотелось видеть вас в минуту вдохновения…
— Пустое! — Овцын устало махнул дланью и снова повалился на сено. Анна Аполлоновна, не откажите…
— Да ничего интересного, — тихо начала княжна. — Просто хотелось доказать суеверным мужикам, что никаких чудес в этом подвале нет.
— Эге! — осенило Ильина. — Так это про вас мне говорил деревенский пастух. Пропала-де генеральская дочь, все село перепороли…
— Как?! — воскликнула Анна Аполлоновна. — Узнаю нрав папа. Он так дрожит надо мной, и вот… Но как ему не совестно пороть!.. Фи, плантатор! Но я проучу его, я целый год не стану выезжать в свет! Пускай его донимают расспросами, пускай он рассказывает о своем деспотизме. И бриллиантовое колье, то, что он подарил мне по случаю выпуска из института, не стану надевать.
— А какой вы кончали? — машинально спросил Ильин.
— Смольный, — с горьким смешком ответила княжна.
— Пардон, я, может быть, ослышался? — проговорил Овцын. — Но Смольный это монастырь. Вы постриглись?
— Это учебное заведение, где преподают полезные знания и хорошие манеры для дворянских девиц, — разъяснил Ильин и обратился за подтверждением к княжне: — Я не ошибаюсь?
— И очень сильно. Это заведение, где девушку нравственно калечат, приуготовляя к служению прихотям мужчины: она должна уметь танцевать, музицировать, сочинять стишки, вышивать и прочие глупости в том же роде.
— Не нахожу, — возразил Ильин. — Если бы в наше время вместо того, чтобы учить сопромат, корпеть над кульманом…
— Что это? — заинтригованно спросила княжна.
— А-а, такие же глупости. — Ильин решил прервать разговор, чреватый новым крупным объяснением.
— Я бы хотела резать лягушек, заниматься физиологией… как Базаров, мечтательно протянула Анна Аполлоновна. — Но папа, этот ужасный человек, и слышать не хочет ни о чем подобном. Он даже короткую стрижку мне запретил.
— Такие чудесные волосы… — с ужасом в голосе начал Овцын. — Ваш родитель явил истинную мудрость.
— Вот именно, — поддакнул Ильин.
— За укрощение волоса анафема на богохульника, — резюмировал Ивашка. Не токмо девице и бабе о том думать зазорно, но и мужу грех великий. На плате образ Спасителя нерукотворный запечатлелся — с брадой, с усами. Неужто лепоту сию рабам божиим дозволено брить?! Тако в латинах богопротивных творят, зане в сеть диавольскую уловлены.
