— Пётр Михайлович, мы даже не подозревали, что «Урания» была посажена на крышу этого цирка-города. Но почему же мы не заметили города под нами? Крыша-то прозрачная?…
— Вероятно, тогда она не была прозрачной… для нас.
Аппарат «приземлился» (вернее, пригриадился) на четырёхугольную платформу, сделанную из какого-то блестящего материала, напоминающего пластмассу. Платформа оказалась крышей восьмигранного здания этажей в восемьдесят. Открылся люк, и мы вышли из аппарата. Мне трудно выразить словами то, что я увидел и ощутил. Во-первых, воздух: благоуханный, освежающий, напоённый неведомыми ароматами! Такой бывает только на горных вершинах. Ни следа зноя, висевшего над Гриадой.
С высоты нашей платформы мы видели всё вокруг на расстоянии двадцати-тридцати километров. Перед нами лежал гигантский город необычной архитектуры Колоссальные уступчатые громады зданий дугами охватывали центральную часть титанического цирка, своего рода «арену», шириной, должно быть, в пятьдесят километров. Повсюду на уступах зданий сверкали великолепные статуи, задумчиво смотрящие вдаль. «Арену» занимали обширные парки с водоёмами и бассейнами, каскадами искусственных водопадов, стадионами и бесчисленной сетью своеобразных эскалаторов, перевозивших десятки тысяч гриан из зданий на арену и обратно. Парки, сады, бассейны и фонтаны находились также на крышах многих уступчатых громад, возвышавшихся вокруг, ниже и выше нас.
Во всех направлениях на различных высотах по воздуху мчались тысячи и тысячи гриан, и я удивился, как это они так легко и свободно парят в пространстве, словно птицы. Некоторые штопором ввинчивались в высоту и, подлетев к прозрачной крыше города, подолгу рассматривали снизу «Уранию». По всему «горизонту», образованному уступчатыми громадами зданий, шла стена «цирка». Она также была совершенно прозрачна, и казалось, что нет никакого «цирка», никаких стен, а просто стоит на планете город, накрытый сверху фиолетовым небосводом, окружённый со всех сторон парками, лесами и реками. Прозрачными были и стены большинства зданий. И везде множество «людей» в одеяниях нелепой для наших глаз расцветки. Пётр Михайлович толкнул меня в бок:
— Нас зовут. Смотри, сколько их собралось.
Вероятно, весть о нашем прибытии на Гриаду мгновенно облетела Трозу, так как над платформой висели тучи гриан, без всякого усилия держась в воздухе на одном месте. Равномерный гул, точно далёкий шум моря, раздавался со всех сторон: гриане обменивались замечаниями. Целые толпы усеяли близлежащие крыши и уступы. То и дело к нам подлетали гриане и бесцеремонно разглядывали, выпучив огромные глаза.
Установленная грианами новая электронная аппаратура, предназначенная для предстоящих переговоров с нами, была гораздо сложнее, чем та, которой они пользовались раньше около астролёта. Снова были предприняты попытки объясниться. Битый час мы с академиком называли различные предметы и движения гриан, а группа операторов усиленно подбирала программу перевода с грианского на геовосточный язык. Наконец, не веря своим глазам, я увидел, как на экране, перед которым говорил грианин, стали появляться фразы прямо на нашем языке. Гриане в течение часа настолько уловили сущность нашего языка, что и мы стали понимать их, не полностью, правда, но в объёме, достаточном для общения.
Элц обратился к нам с речью:
— Люди Земли! Ваш карантин окончен. Вас облучали особыми лучами. Они уничтожили бактерии и вирусы, которые представляют страшную опасность для нашего мира. Теперь мы готовы познакомить вас с великой культурой Гриады. Она развивается уже свыше миллиона лет!
Самойлов, внимательно следивший за световыми фразами на экране, в этот момент улыбнулся и сказал мне:
— Чудеса, Виктор. Их цивилизация насчитывает миллион лет, но в тот момент, когда мы улетали с Земли, предки этих существ ходили ещё нагишом. Пока мы добирались сюда, в нашем корабле истекло в общей сложности полтора десятилетия, на Гриаде же, как и на Земле, — в тысячи раз больше.
Мы проспали в анабиозе и нашу, и их цивилизацию и безнадёжно отстали как от своих, так и от чужих. Это очень грустно…
Убедившись, что мы понимаем их язык, гриане, окружавшие Элца, буквально засыпали нас вопросами. Но из этого ничего не вышло, ибо на экране «переводчика» появилось так много фраз, что получилась настоящая тарабарщина. Пётр Михайлович стал жестикулировать, давая понять, что мы ничего не понимаем Элц знаком приказал всем умолкнуть. Я заметил, что гриане беспрекословно слушаются его.
Сопровождаемые толпами зевак, мы стали спускаться по бесконечным эскалаторам внутрь восьмигранного здания, оказавшегося, как я узнал впоследствии, грианской академией наук, или высшим органом власти. По-гриански этот дом назывался несколько странно: «Круги Многообразия».
Через два часа мы уже спали в отведённой нам комнате, утомлённые необычными впечатлениями.
…На другой «день» спозаранку нас атаковали учёные. Я беру слово «день» в кавычки, поскольку здесь это было чисто условное понятие. День на Гриаде царил всегда. Если грианское солнце регулярно восходило и заходило, то второе светило — центр Галактики — вечно сияло на одном и том же месте небосвода. Темноту, же в своих жилищах и городе гриане, вероятно, создавали искусственно: когда мы вчера ложились спать, один из них нажал диск около двери, и прозрачные стены нашей комнаты сразу стали чёрными, как сажа. Наступила глубокая темнота, располагавшая ко сну.
Едва мы позавтракали, как десятки гриан бесцеремонно вошли в нашу комнату и с помощью «переводчика» предложили идти на «занятия».
— Какие занятия? — спросил я. Это слово сразу нагнало на меня скуку.
— По грамматике и лексике языка, — ответил сухопарый высоченный грианин с густой огненно-рыжей шевелюрой и громадными миндалинами иссиня-чёрных глаз. Через всё лицо у него проходил странный раздвоённый шрам.,
— Эти занятия нам крайне необходимы, — сказал Пётр Михайлович, заметив гримасу недовольства на моём лице. — Чем скорее мы научимся хорошо объясняться с помощью электронных машин, тем быстрее узнаем о вещах, которые нам, возможно, и не снились.
Пришлось несколько недель париться над составлением простейших программ перевода с грианского на геовосточпый язык. Если Самойлову это давалось сравнительно легко, то для меня было мучительно. Обучал нас сморщенный старый грианин (я убеждён, что ему было минимум двести или триста лет).
Однажды нас привели в центральный зал Кругов Многообразия, где сидело не менее тысячи гриан в странных треугольных ермолках из голубой пластмассы. Мы снова разместились перед экранами больших разговорных машин ещё более сложного устройства. Потянулись долгие часы расспросов о Земле, о её общественном строе, о развитии науки и техники. Больше отвечал Пётр Михайлович. Он сразу нашёл общий язык с учёными и, сев на любимого конька, пустился в рассуждения о свойствах пространства-времени, так любезного сердцу физика-теоретика. Академик увлёкся, стал вскакивать со стула, возбуждённо жестикулируя и поминутно поправляя очки. Я предпочитал молчать, с интересом разглядывая обитателей этого мира, их строгие, бесстрастные физиономии, спокойные позы, прислушиваясь к коротким отрывистым фразам, отдававшим металлическим звоном…
