Эллиот долго лежал, боясь заснуть. Уродливое существо спало на полу около кровати Эллиота, и даже под одеялом контуры его казались нелепыми. Откуда оно взялось? Одно Эллиот знал наверняка: таких, как оно, на Земле нет.
Волны энергии наполняли комнату, их было видно, как в пустыне бывает виден зной: вверх поднимается мерцание. Внутри этого мерцания двигался сверкающий разум; инопланетянин спал крепким сном, а в это время будто часовой стоял внутри мерцания и зорко следил за комнатой, и за окнами, и за ночью.
Из коридора донеслось тихое повизгивание, и Эллиот услышал, как зубы Харви грызут косяк, а хвост глухо бьет по полу.
«Что там, в комнате?» — спрашивал себя, нервно грызя дерево, озадаченный пес. Мерцание, которое видел Эллиот, теперь прикоснулось и к нему, проникло в путаные собачьи мысли; было очень любопытно, но и страшно тоже, и Харви снова улегся на пол перед дверью.
Эллиот повернулся на бок и сунул руку под подушку. Его одолевал сон, веки отяжелели, и он соскальзывал сейчас куда-то, соскальзывал, соскальзывал…
Он был на доске для игры в парчизи, игры, в которой он всегда плутовал, и ноги его в этой доске вязли. Но потом он увидел тропинку, намеченную пунктиром из маленьких конфет, каждая конфетка блестела как золотая; это была тропинка, которую он наметил маленькими М&М для своего нового, такого страшного на вид друга, и тропинка эта вдруг стала широкой, неописуемо красивой дорогой через весь мир, и он зашагал по ней.
Проснувшись на следующее утро, инопланетянин не сразу вспомнил, на какой он планете.
— Поднимайся, тебе надо спрятаться.
Легонько подталкивая существо из космоса, Эллиот подвел его к небольшой, в прорезях, как у жалюзи, двери на другой стороне комнаты и закрыл эту дверь за старым ученым.
Почти сразу после этого начали просыпаться и все остальные в доме. Существо из космоса услышало голос старшего мальчика, а потом голос матери.
Мать вошла в комнату Эллиота и заговорила, и ботаник в чулане замер.
— Пора в школу, Эллиот.
— Я заболел, мам…
Инопланетянин посмотрел сквозь прорези в двери чулана. Мальчик снова лежал в постели и, похоже, упрашивал о чем-то высокое, тонкое и гибкое существо, свою мать. Мать сунула в рот мальчику небольшую трубочку и вышла. Мальчик быстро поднял трубочку к источнику света над своей кроватью, нагрел жидкость внутри и, когда за дверью послышались шаги, опять взял трубочку в рот.
— У тебя температура.
— Похоже, да.
— Ты, наверно, ждал ЭТО ночью во дворе?
Мальчик кивнул.
Мать повернулась к чулану. Инопланетянин в углу съежился, но в чулане показалась только рука, протянувшаяся за стеганым одеялом, которое лежало на полке. Мать накрыла этим одеялом мальчика.
— Ты останешься жив, как, по-твоему, если я пойду на работу?
Наверняка он опять ее обманывает, прикидывается больным, но последние дни для него нелегкие; он явно не в себе.
— Ладно, — сказала она, — можешь остаться дома. Но никакого телевизора, понятно? Совсем разболеешься, если будешь целый день торчать перед ящиком.
Она повернулась и шагнула в коридор, но взгляд ее упал на нижнюю часть косяка.
— Эта проклятая собака опять все грызет! Придется надеть ей на зубы резиновые коронки.
Она зашагала по коридору, но вдруг ее качнуло; восстановив равновесие, она пощупала свой лоб. Что-то едва ощутимо его коснулось, будто легко дотронулась кончиками пальцев фея. Но длилось это только миг.
Она открыла дверь в комнату Герти.
— Поднимись и засияй!
Моргая, девочка села в постели и, уже веселая, спустила ножки.
— Мамочка, а мне приснился маньяк!
— Неужели?
— У него была чудная длинная шея и большущие выпученные глаза.
— Он был в плаще?
— Он был ни в чем.
— Пора завтракать. Иди скорей, помоги Майклу.
Мэри проследовала дальше, в ванную, там ей предстояло недолгое утреннее мытье невероятно дорогим мылом, которое тает быстрее льда: за два дня большой кусок превратился в крохотную прозрачную пластинку. Но подруга говорит, что это мыло предотвращает появление морщин, пятен, прыщей и бородавок.
Она намылилась, и жалкий обмылок перестал существовать; ну, вот и все, ушли в сток еще шесть долларов.
Она вытерлась досуха — и из тумана, который бродит утром в голове, всплыл сон: ей приснился мужчина, очень невысокий, у него был большой живот, и двигался этот мужчина как-то странно, переваливаясь с боку на бок.
Завтракала она, как всегда, стоя, потом бросилась к воротам, где задним ходом уже выводил машину на улицу Майкл.
— Садись, мам, — сказал он, вылезая.
— Спасибо, милый.
Сев за руль, она ухватилась за него с обычной для нее мрачной решимостью; резко отпустила сцепление, прибавила газ, и под одобрительные возгласы Майкла машина с визгом сорвалась с места.
Эллиот, услышав, что мать уехала, встал и открыл дверь чулана. Инопланетянин отпрянул назад.
— Ну, выходи, — сказал, протягивая ему руку, Эллиот.
Переваливаясь, страшилище вышло из чулана и огляделось вокруг. Инопланетянин увидел множество непохожих один на другой предметов, все очень странной формы. Единственным предметом, назначение которого он знал, оказался письменный стол, слишком высокий, однако, для существа с такими короткими ногами, как у него. Ну, а вообще-то не все ли ему равно, какой высоты этот стол? Что ему, письма за ним писать и отправлять на Луну?
— Как же мне тебя называть? — Эллиот посмотрел в огромные блестящие глаза безобразного существа, в глубине которых непрерывно расцветали, увядали и расцветали опять крохотные цветки энергии. Существо двигалось, пыталось освоиться с незнакомой обстановкой, и мальчик, чтобы не мешать ему, отступил назад. — Ты инопланетянин, да?
Инопланетянин мигнул, и Эллиот ощутил, что огромные выпуклые глаза что-то сказали в ответ, но сказанное прозвучало всего лишь жужжанием у него в голове, будто в нее залетела муха.
Эллиот открыл дверь из комнаты в коридор. Инопланетянин неуклюже отпрыгнул назад: по другую сторону двери пускала слюну маленькая противная земная тварь; глаза глупые, полные любопытства, язык — болтливый и злой.
— Харви! Веди себя прилично! Не кусайся, и вообще… Хоро-о-ошая собака. Хоро-оший Харви…
— …ррррргггггг… ррррррррггггггг…
Речь маленького злобного существа оказалась коммуникационным средством более низкого, нежели речь мальчика, уровня, а звук был такой, будто заклинило двигатель космического крейсера.
— Ну, видишь, Харви? Он добрый. Он тебе ничего не сделает. Видишь?
Из пальца ноги нелепого существа появился клочок редкого тумана. Харви сунул в туман свой нос, и псу открылись измерения мира, к восприятию которых его собачье сознание готово не было: огромная сотканная из света суповая кость неслась сквозь ночь, сверкала, вспыхивала, и завывание ее эхом отдавалось во всех закоулках древнего космоса.
