При этих словах Дан метнул настороженный взгляд на Тиля. Художник побледнел и положил руку на сердце, стараясь сделать это незаметно. Дан разозлился и довольно грубо заметил:
- Слушайте, доктор, а отчего же вы в таком случае возитесь со столь нелюбезными вашему сердцу Творцами? Ну, погрузили бы всех в фургоны и - до ближайших рвов. И дешевле и эффективнее. Тем более что ни хлеба, ни обуви они не производят, а все остальное, по-вашему, людям не нужно. Или негуманно? А то, что вы с ними сделали,- гуманно?
- Это провокация,- с достоинством парировал доктор.
- Конечно,- сразу же согласился поэт.- Конечно. Никаким другим словом нельзя назвать то, что вы здесь делаете. Провокация.
- А знаете,- неожиданно улыбнулся доктор, - в медицине есть такой метод диагностики-провокацией. Доводят болезнь до обострения, а уж потом, по ясной картине, лечат.
- Много?
- Что - много?
- Умирает много?
- Случается...
- Вот видите... И знаете, мы все как-то отвлекаемся. Вы ведь мне так и не сказали, что вы тут с Творцами сделали и зачем.
- Неужели вы еще не поняли? Тогда я отвечу на второй вопрос - зачем? Я хотел посмотреть на них. Кто они, чего хотят, что им от этой жизни, собственно, нужно. И ничего я с ними не делал! Собрал тут, в хорошем месте, на полном пансионе, наряду с обычными обследованиями применил некоторые разработанные нами тесты. Побеседовал с каждым. И кинул каждому лакомую кость. Выдумав диагноз о страшном переутомлении нервной системы, я выдумал и способ лечения. Я сказал им: надо раскрепоститься. Необходимо забыть обо всем, кроме главного желания. Это оно сидит глубоко и постоянно мучает вас. Делайте то, что хочется, и не делайте, чего не хочется. Тогда душа придет в равновесие, вы освободитесь от страшного гнета подавленных желаний. Исходил я из того нехитрого соображения, что о каждом человеке можно судить по тому, чего он хочет. В чем видит счастье жизни. А условия я им создал идеальные. Сейчас каждый из них занимается тем, чем хотел бы заниматься до конца дней своих.
В комнате повисло тяжелое молчание. Дан вспомнил картины, увиденные в апартаментах Творцов, и безнадежно уронил лицо в ладони. Мрак и бездна... Доктор горько усмехнулся.
- И знаете, что самое смешное, метры? Я ведь располагал большими возможностями. Мы хорошо подготовились. А какими убогими оказались их желания. Даже хотеть боятся... никакой фантазии. Плотские утехи в основном. Я ведь мог предоставить Реджелу возможность повоевать по-настоящему - в северных провинциях ведутся боевые действия против инсургентов. Нет, струсил. Запросил, чтоб была игра. А этот неврастеник Демий! Он пришел в восторг, когда понял, что не надо заботиться ни о куске хлеба, ни о карьере... сбежал в мир электронных грез. И грезы-то все какие жуткие.
- Слушайте,- осторожно спросил Тиль,- но ведь там у Тэсси девушки. Они-то при чем?
- Не беспокойтесь, это биороботы. Как и у Роулиса. И я полагаю, что и Тэсси, и Роулиса это вполне устраивает. С живыми людьми всегда столько хлопот, а здесь без проблем. Ведь они исподволь высказали желание, чтобы их окружение было абсолютно послушным и программируемым! Это и должны были быть роботы, чего ж вы хотите? Я тут насмотрелся... И поймите - не хочу! Не желаю, чтобы моим сознанием манипулировал Ядрон, для которого процесс жранья, помимо скотского удовольствия, символизирует еще и возможность слопать, заграбастать весь мир. Ну и тщеславие: жратва-то какая, только для особ высокого полета! А сумасшедший экстремист Реджел? А тихушник-диктатор Ронти? Не хочу...
Снова повисла тишина. Доктор стоял, скрестив руки, злой, несчастный и неуверенный в своей правоте, высказанной с такой страстью. Дан прятал лицо, мучительно переживая свое бессилие. Ну что он мог сказать? А Тиль смотрел на него с надеждой.
Наконец Тиль тронул друга за плечо. Дан поднял голову и поглядел на медикологов. И таков был его взгляд, что Тана рефлекторно. дернулась к белому шкафчику за успокоительным. Но Дан остановил ее. И начал говорить, с трудом подбирая фразы:
- Я склоняюсь к мысли, что вы правы, доктор. Если могло появиться такое чудовище, как вы, значит, работа Творцов и вправду никуда не годится. Если в обществе бродят подобные настроения, значит, Творцы где-то сильно промахнулись, и это надо срочно исправлять. Но вы, доктор... пока вы не поймете, как мерзко сделанное вами, не имеете права судить кого бы то ни было. Вы же все равно что в замочную скважину подглядывали... - Дан осекся, вспомнив, что и сам сегодня слышал про замочную скважину от своего ближайшего друга.
- Ну только не надо со мной говорить по принципу "сам дурак",- вяло возразил доктор.- А замочная скважина... Я в нее подглядывал потому, что в дверь вы меня не пускали. И пока вы будете прятаться от общества так, как сейчас, найдется много желающих хоть в скважину поглядеть.
- Да кто прячется? - удивился Тиль. Но ему уже никто не ответил. Все устали, разговор вымотал до полного опустошения. Во рту остался тошнотворный привкус бессонной ночи, безысходности и десяти чашек кофе.
Все чувствовали, что продолжать разговор нельзя, он неизбежно выльется в безобразную ссору. Раздражение подавляло. Дан встал и медленно, стараясь не расплескать гнева, двинулся к двери.
- Куда же вы, метр? - окликнул его доктор. Он еще надеялся, что его смятенный ум сегодня получит ответы на все вопросы.- Что ж вы, так и уйдете, ничего не сказав?
- Что я скажу? - обернулся Дан.- Вы же просто не услышите, ваши уши залиты злобой, как воском. Да, да, вы просто озлоблены. И не должен я ничего говорить. Мое дело - сказать на бумаге. И я скажу... Не улыбайтесь ехидно, на бумаге не только доносы пишутся, Я не признаю вашей правоты, доктор. Да боже мой... много я видел. И ругали меня, и не печатали, и били крепко, и молчал я долго, и падал, и думал, что не поднимусь, и поднимался. Все было. Все пережил. Я и мои коллеги. И вас переживем, доктор, и эксперимент ваш дурацкий.
Дан задержался на пороге.
- А кстати, доктор, я так и не понял целей вашего... эксперимента. Что вы, собственно говоря, собирались сделать? Обнародовать результаты своих наблюдений? Альковная литература... Это, знаете ли, проникновение со взломом в частную жизнь, диффамацией попахивает, уголовное дело.
- Я не знаю, метр Дан, честное слово, не знаю. Хотел у вас просить совета. Ну нельзя же оставить все как есть! Я тут думал... у общества есть такие возможности... предложить бы некоторым Творцам такое, как здесь, существование на полном пансионе, но с условием - чтоб не писали, не творили, не ваяли, а? Вреда меньше будет...
И с новой силой вспыхнул разговор, хотя за окнами уже брезжил рассвет. А художник Тиль вдруг потерял всякий интерес к происходящему. Совершенно неожиданно он понял то, над чем бился многие годы. Он разгадал тайну того потрясающего перламутрового цвета, того нежно-заревого сияния, что жило в лепестках вишни, написанной великим Цициртаном триста лет тому назад. Тиль вышел и неслышно прикрыл за собой дверь. Кармин в его наборе красок есть. Нужна серая зола из древесины хвойного дерева кийю и масло из плодов торканской пальмы. Это сложнее, но достать можно. Но где же взять прозрачную, почти невесомую скорлупу яиц редчайшей сейчас птицы салаори? Скорлупу, которая, растертая в пыль, одна только и способна придать нарисованному лепестку волшебное мерцание...
