— Пойдем? — предложила Алёна.
— Пойдем, — согласился Лёнька.
И они пошли гулять. Кот Василий, притаившийся на яблоне, смотрел на поверженного врага зелеными, полными ужаса глазами и жалобно мяукал.
Лёнька хотел сказать Алёне, какая она замечательная, красивая, и что очень-очень ему нравится. Но так и не решился. Он шел и злился на себя. Злился из-за своей стеснительности, а еще больше из-за того конфуза, который случился с Бимкой. Алёна что-то весело щебетала, Лёнька невпопад кивал и все думал, какой он был дурак, когда верил, будто Бим живой. И какой дурак он был, когда гордо показывал эту тряпичную куклу Алёне и когда пытался спорить и что-то доказывать.
Чтобы спустить пар, он начал врать, сочинять какие-то потешные истории про Бима, насмехаться над ним. И в конце концов обессиленно умолк, заметив, что Алёна его не слушает. Девчонка зябко поводила плечами — в воздухе разливалась вечерняя прохлада; в стремительно темнеющем небе плыл окутанный призрачным, лимонным свечением шар луны, сквозь прорехи туч подмигивали из недосягаемой выси звезды.
— Вон Большая Медведица, — Лёнька ткнул пальцем вверх. — Видишь? Ковшик с ручкой.
— Пошли домой, — попросила Алёна. — Я замерзла что-то.
И они повернули назад. Миновали улицу Садовую, Фрунзе, Двадцатого партсъезда и вышли на Юбилейную. На месте, где прежде лежала собака, темнели слаборазличимые потеки.
— Смотри-ка, убежал, — обрадовался Лёнька. Он уже остыл, разочарование схлынуло, и ему в чем-то стало жаль Бима. — Пятно какое-то осталось, — тихо добавил он.
— Это у него из батареек электролит вытек, — пошутила Алёна.
Лёнька отмолчался.
— А знаешь, — неожиданно произнесла Алёна, — он действительно был похож на живого. Я специально сказала, что он игрушечный и у него моторчик. Тебя хотела подразнить. Знаешь, на самом деле непонятно: он вел себя как настоящая собака. А когда я увидела вблизи — какой он, то подумала, этого не может быть. Не бывает живых кукол. И сказала, что это робот. Но механические собаки, они не такие. Веркиного песика ни за что не спутаешь с живым.
Лёнька молчал.
— Я бы тоже завела себе кого-нибудь. Сначала я хотела кошку, потом собаку. Но мама говорит, хлопот с ними: ухаживать надо, гулять, кормить. Шерсть везде. Ночью спать не дают — бесятся. Мама, конечно, права. Возиться с ними, с настоящими. Мне папа обещал купить собаку-робота, ну, если четверть закончу на «хорошо» и «отлично». Роботы классные. А твой Бим еще прикольней.
— Он не мой, — мрачно буркнул Лёнька.
— А чей?
— Не знаю.
— Ну-у, — Алёна надула губки. — Так не бывает. Ты найди его хозяина, ладно? Спроси, за сколько он продаст. Папа заплатит, и все во дворе будут мне завидовать — ни у кого такого песика нет!
Они подошли к Алёниному дому. Из-за расшитых цветами занавесок в палисадник сочился теплый желтый свет; на веранде пили чай и негромко смеялись. В комнате работал телевизор, его синеватые блики дрожали на неплотно задернутых шторах, будто потерявшиеся и замерзшие солнечные зайчики. Березы в палисаднике заговорщически шуршали ветками, а вокруг фонарного столба, который остро очинённым карандашом вонзался в залитый черной тушью ватман неба, вилась мошкара.
Лёнька робко взял девочку за руку. Звезды в небе, казалось, подбадривали его: смелее, смелее!
— Ты чего? — прошептала Алёна.
Лёнька зажмурился и неловко ткнулся сухими горячими губами ку-да-то в Алёнину шею. Ее волосы вкусно пахли медом и отчаянно щекотали нос. Мальчишка чуть было не чихнул.
— А, целоваться, — догадалась она. — Кто же так целуется, глупый? Хочешь, научу, как надо?
Она притянула его к себе, крепко-крепко обняла и долгим, сочным поцелуем запечатала губы.
— Теперь ты меня ждать будешь, да? Писать любовные письма? — спросила Алёна, поправляя сбившуюся прическу.
— М-м… — промычал мало что соображавший Лёнька. У него дрожали руки и ноги и перехватывало дыхание.
— Лучше не пиши, мне пишут — я читать не успеваю.
— У тебя волосы пахнут медом, — сказал Лёнька.
— Целоваться меня научил Сережка из восьмого «А», но Марик из нашего класса все равно целуется лучше. Ты чего, Лёнька? Это давно было, с Мариком я уже полгода не встречаюсь.
— А с кем… — пробормотал Лёнька.
Тут в окне показалась высокая тень, заскрипела рассохшаяся форточка, и кто-то спросил:
— Алёна, ты здесь?
— Да, папа, — сказала Алёна. — Пока, — махнула Лёньке. — Я в июле приеду. Будем гулять при луне, ага? Это так романтично.
На прощание она послала ему воздушный поцелуй и скрылась за воротами.
Лёнька постоял еще немножко, вздохнул и, бессмысленно глядя по сторонам, побрел домой. Он подумал, грустно ли ему? — ведь Алёна завтра уезжает. И решил, что нет. Может быть, радостно? — его любовь, кажется, ответила взаимностью. Но нет, радостно не было, всю радость испортило проклятое слово «кажется». Почему-то, даже сам не зная почему, Лёнька чувствовал себя обманутым. Он облизнул губы, чтобы вспомнить Алёнин поцелуй, но ему вдруг показалось, что это не она, а Марик или Сережка из восьмого «А» тянутся к нему слюнявыми ртами.
На улице Чехова, там, где она пересекалась с Юбилейной, в неярком свете фонарей под штабелем досок лежал, свернувшись калачиком, Бимка.
— Эй, Бимка, — позвал мальчишка.
Тот не откликнулся. Лёнька подошел ближе и понял, что ошибся. Собака заворочалась, насторожила уши.
— Мухтар, а где Бимка? — печально спросил Лёня. Мухтар с Би-мом частенько спали вместе. Вот под этим штабелем и спали. Пес поднял морду к темному низкому небу, где в разрывах облаков пряталась бледная луна, и тоскливо завыл. Наверное, у вязов спит, успокоил себя Лёнька. Но скамейка у вязов пустовала.
— Би-им! — еще долго разносилось над притихшим селом. — Где ты, Бим?! Вернись, пожалуйста!
И снова выл Мухтар, и ему вторили другие собаки, и кто-то беззвучно плакал, скорчившись у сбитого из горбыля заборчика.
На следующий день Алёна уехала и нисколько не обиделась на Лёньку, который уверял ее, что обязательно зайдет попрощаться, и не зашел. На самом деле она даже не вспомнила про него, потому что мыслями уже давно была в городе.
А ее стеснительный двоюродный брат все ходил и ходил возле дома бывшего… да, теперь уже бывшего друга, и никак не мог собраться с духом. Не мог заставить себя подойти к двери, постучать и набить морду зареванному Лёньке. Так, как он его учил — прямым в челюсть.
Александр Бачило, Игорь Ткаченко
Блог всемогущий
Так и написано: первый человек Адам стал душею живущею;
