Рванули. Солнце било в глаза, дядя Коля опустил козырёк.
— Как мама себя чувствует? — тихо спросил Серый спустя несколько минут.
Дядя Коля посмурнел.
— Давление у неё, — пробурчал он. — Людка, медсестра, два раза прибегала, укол делала. Хорошая девка, добрая…
Серый собрался уже спросить про Машку и про то, куда она повадилась носить деньги, но почему-то не смог и спросил вместо этого:
— А Егор как?
Егором звали сына дяди Коли. Он был на год моложе Серого. Друзьями у них стать не вышло, и после того, как Серый уехал, они не общались.
— Егор по контракту служит. Нормально всё.
Какое-то время Серый молчал. Потом сказал:
— Дядь Коль, ты вроде сам не свой. Что-то у тебя на языке вертится. Поделись, а?
Старик усмехнулся. Не отводя взгляда от дороги, он ответил:
— Да ведь и ты о чём-то отмалчиваешься, Юрка. Ну-ка, давай первый. Как младший.
Серый глубоко вздохнул.
— Ты что-нибудь знаешь про Машку?
— Я сразу подумал — ты с этим уродом разбираться приехал.
Серый поперхнулся.
— Слава Богу, у Галины такой сын вырос, — ровно продолжал дядя Коля. — Я сам хотел пойти, да старый я уже. Но ты меня с собой возьми! На подхвате пригожусь. — И едва слышно он добавил: — Егор не приехал.
— С каким уродом? Что вообще происходит?
— Ты что, не знаешь?
— Мать сказала — Машка куда-то деньги носит.
— И не она одна, — мрачно сказал дядя Коля. — Моя Настёна на старости лет кукукнулась, туда же потянулась. Поругались мы страшно, никогда мы так не ругались…
— Куда потянулась?!
— Да приехал урод этот, с тренингами…
— Дядя Коля, — рассердился Серый, — скажи прямо, наконец!
…В областном центре, в Доме культуры вот уже месяц шли «тренинги личностного роста». Дядя Коля мало что знал про них, знал только, что влетают они в копеечку, и что на них ездят женщины со всей округи. «И несколько мужиков, — прибавил он, — но таких… совсем без костей». Конца-краю этим тренингам было не видно. Через неделю, по слухам, начинались тренинги «следующей ступени», которые стоили ещё дороже. Семейные бюджеты трещали по швам. Не утихали скандалы, и кое-кто из знакомых, по словам дяди Коли, собирался разводиться.
— Настя вроде обещала, что больше ходить не будет, — прибавил он. — Но что-то я сомневаюсь. Столько лет вместе. Я ж её насквозь вижу.
Серый размышлял.
— Дядя Коля, — сказал он, — да это обычное дело. В смысле, тренинги. Сюда в первый раз доехали, поэтому и ажиотаж такой.
Тот вдруг вспылил.
— Обычное дело?! Да ты не видел, во что там людей превращают! Как наркоманы ходят, ей-Богу. Глаза пустые. Все разговоры об одном. И деньги несут-несут-несут! Нет, это надо прекращать.
Серый вздохнул.
— Я сам раньше не видел, только читал. Ну да, оно так и действует. Но тут просто объяснить надо…
— Думаешь, не пытались объяснять? Не пытались по-хорошему? — дядя Коля втопил газ, Серого вдавило в спинку сиденья.
Мелькнула за окном ободранная афиша на облезлом заборе. Вдали показались опоры ЛЭП, потом — пятиэтажки, лесопосадки вокруг, стела на въезде в город…
— Тише, тише.
— Мутно там что-то, — сдавленно проговорил дядя Коля. — Словно… опаивают их чем-то. Ну… Сам увидишь. Пока не увидишь — не поймёшь.
Серому оставалось лишь согласиться.
— Принимай, хозяйка, привёз молодца! — гаркнул дядя Коля и толкнул Серого через порог. Мать ахнула, прижала ладони к щекам. Серый неловко улыбался. Он чувствовал себя чужим. У Линичны в квартире последний ремонт был лет двадцать назад, но родной дом показался ему ещё запущенней и древней. Лампочка в прихожей светила тускло, стены давили, и пахло как-то нехорошо.
Мать торопливо обняла его, отпустила, и Серый увидел слёзы в её глазах. Ему стало стыдно.
Он не был дома семь лет. На то имелась уважительная причина, более чем уважительная — он выучился и целыми днями работал, чтобы посылать сюда деньги, и он приехал, как только позволили обстоятельства. Но всё равно — он не был дома семь лет… Он обрадовался, увидев, что дядя Коля здоров и не одряхлел, и тем горше было видеть теперь мать — болезненно полную, одышливую, с поредевшими волосами.
Дядя Коля смущённо переминался в дверях.
— Коля! — вдруг вскинулась мать. — Сходи купи шампанского!
— Мама, может не надо, — промямлил Серый. — Может, не с твоим здоровьем…
— Юра, целый век праздника не было! Коля, сходи за шампанским. А продукты все есть, сейчас соберу… — и она убежала на кухню.
Серый опустил рюкзак на стойку для обуви и медленно пошёл по квартире.
Ничего не изменилось. Фигурки в серванте стояли в прежнем порядке. Старые календари блёкли на письменном столе под стеклом — календарь от года, когда родился Серый, от года, когда родилась Машка. Фотографии дедов и бабок смотрели с полок книжного шкафа… Серый мысленно поставил пометку: собрать все интересные снимки и заказать реставрацию. Странно, он уезжал уже взрослым, но запомнил, что шкафы были выше, а диван — шире, словно вырос с тех пор. Ковры на стенах пожухли от пыли. У старшего поколения не было сил их чистить, а Машку, конечно, не допросишься…
Серый вдруг вспомнил, что работа у него теперь удалённая, а значит, он может остаться здесь насовсем. Он удивился, что не подумал об этом раньше — и тотчас перестал удивляться. От одной мысли сделалось тошно. Остаться? Здесь? В Богом забытом городке, откуда даже в областной центр проблема доехать? Считай, похоронить себя заживо… Но здесь — семья. Дряхлеющая больная мать и безмозглая Машка, за которой нужно следить как за малым ребёнком. И кроме Серого, присматривать за ними некому. Когда стоял выбор, его физическая помощь или его деньги, приходилось выбирать деньги — мать не могла содержать Машку, ей самой часто не хватало на лекарства. Но сейчас Серый мог совместить одно с другим.
Серый молча застонал.
Никаких перспектив. Никакой жизни. Вечный опекун двух беспомощных, забудь о развлечениях и друзьях, забудь о собственной семье и детях…
Мелькнула мыслишка: соврать. Сказать, что ему нужно ездить в офис фирмы. Это ведь похоже на правду. Ему всё равно придётся что-то соврать про фирму, нельзя же признаться, что офис инсталлирован ему в голову. Нужно ездить раз в месяц… нет, два раза в месяц. Отсюда не наездишься, а наведываться домой он сможет так часто, как необходимо. Но только не жить здесь. Только не здесь.
Серый сел на диван, обнял себя за плечи, закрыл глаза. Мать на кухне грохотала кастрюлями.
Гадко. Может, даже подло. Но какая альтернатива? Либо врать и жить, либо не врать и сгнить. «Мы не можем гарантировать тебе спокойную совесть, — почему-то вспомнилось ему. — И сил помогать и спасать мы тебе не дадим».
