– Понятно. В таком случае не принесете ли вы мне материалы касательно пешеходного сообщения? Кажется, номер документов – PV12.
Вгрызаясь в однообразную работу, Алан узнал от секретаря, что около четверти служащих городской администрации сегодня утром не приступало к исполнению своих обязанностей. Это составляло свыше трехсот человек. Где они все? Почему они ушли, было очевидно.
Дело принимало чудовищный оборот. Если в одном лишь здании триста человек испытывали к Огненному Шуту столь сильные чувства, сколько же миллионов его поддерживают?
Невероятно. Алан чувствовал, что так много людей не могло выйти из себя лишь из-за обещанного закрытия действительно неиспользовавшихся уровней – и по этой причине бросить работу в знак поддержки Огненного Шута. Должно быть, Огненный Шут олицетворял нечто, какую-то потребность современного человечества, о которой, возможно, знали социологи. Он решил не справляться у социологов, дабы избегнуть риска оказаться погребенным под таким множеством объясняющих это явление теорий, которые еще больше затуманили бы ему рассудок.
Но что же это за тонкий Zeitgeist[1]?
Возможно, мир охватит пламя, прежде чем он выяснит. Возможно, что бы ни случилось, он никогда по-настоящему не узнает. Он решил, что стал излишне напыщенным. И все же он был крайне озабочен. Ему нравились мир и покой – одна из причин, по которой он отверг мысль заняться политикой – а все вокруг пребывало отнюдь не в умиротворенном состоянии.
Взвесив факты, он пришел к выводу, что это не местное возмущение, что оно станет расти, пока его не обуздают или оно не исчезнет само по себе. Что затеял его дед? Конечно, в действительности – ничего. Его поступок лишь привел к тому, что нечто до того скрытое – чем бы оно ни являлось – стало явным.
Однако истерия в обществе нарастала, становясь очевидной повсюду. Истерия, не владевшая людьми со времен страха войны двумя столетиями ранее. Казалось, она взорвалась неожиданно, хотя, возможно, он видел, как она начиналась с поклонения Огненному Шуту, в требовании отставки Бенджозефа и других, менее значительных происшествиях, истинный смысл которых он тогда не распознал.
Неохотно наступило утро. Что-то свербило у него на краю сознания, пока он не сообразил, что этой ночью Огненный Шут проводит свою «аудиенцию». Его немного смущало, что идти придется сейчас, когда раздражение в обществе, видимо, выросло чрезвычайно, но он сказал, что пойдет, обещал себе пойти – значит, пойдет.
Как раз когда секретарь Алана принес ему перекусить, вернулся Карсон.
– Есть хорошие новости? – спросил Алан, предлагая начальнику хлеб с говяжьим экстрактом. Карсон отказался, раздраженно махнув рукой, легкой улыбкой извиняясь за свой бесцеремонный жест.
– Никаких. Большинство рабочих сегодня не вышло в любом случае. Профсоюзное начальство отрицает, что это его работа, но кто-то на них повлиял…
– Б'Ула?
– Да. Вчера вечером он выступал на массовом митинге в сопровождении большинства своих работников. Сказал, что это не просто преследование Огненного Шута, но и угроза их свободе. Обычная чепуха, а уж когда новость разнеслась, не он один стал болтать и подогревать толпу. Еще не меньше дюжины касались той же темы в своих речах, обращаясь к невероятно огромным толпам. Да убеждать им особенно и не приходилось. Толпы эти уже были на их стороне.
– Это все случилось так внезапно, – повторил вслух Алан свои былые мысли. – Никто не думал, что это так быстро разрастется. Люди даже не позаботились связаться с их политическими представителями или с городским Советом.
– Что и странно. Можно было ожидать гневных писем, требующих отозвать этот проект – и, если б их стало достаточно, нам бы пришлось подчиниться. В конце концов это и есть демократия. Я действительно считал, что человечество наконец впитало идею законности и порядка. Видимо, я ошибался.
– Это ставит под сомнение слезы Огненного Шута о том, будто «искусственная жизнь» вызывает появление «искусственных» людей и идей. Сегодня утром люди битком набиты человеческим естеством. Они так же кликушествуют и жаждут крови, как и всегда.
– Массовый психоз и тому подобное.
Карсон изучающе уставился на ноготь своего большого пальца. Ноготь был грязный. Как бы он их ни чистил, его ногти опять становились грязными в несколько мгновений.
К середине дня Карсон и Алан в полнейшем недоумении таращились друг на друга. По крайней мере еще двести человек не вернулись после обеда. Пытаться продолжать работу было бесполезно.
Беспокоило еще, что они не могли связаться с городским Советом. Там постоянно было занято. Очевидно, некоторые люди решили разузнать в городском Совете об одном известном деле.
– Думаю, нам лучше тихонечко разойтись по домам, – сказал Карсон, озабоченно пытаясь шутить. – Я оставлю дежурную бригаду, а остальных отпущу. Так или иначе, они и сами скоро разойдутся.
Радуясь такому решению по своим причинам, Алан не возражал.
Он вернулся домой и переоделся в тот самый неопределенного вида костюм, который одевал раньше. Добрался он до квартиры с трудом: в коридорах было полно народу. Всюду слышались сердитые, возбужденные разговоры. Порядок уступил место кликушескому беспорядку, и Алана слегка пугало, что обычные люди поступают, как ему казалось, отказываясь от лучшего в себе.
В коридоре его стиснула и понесла к лифтам людская река; пришлось ждать почти четверть часа, а нетерпение толпы все росло. Чтобы забрать их всех сразу, просто недоставало лифтов.
Вниз, вниз, вниз. На девятом уровне они закружились вниз по эскалаторам и трапам; теперь Алан не смог бы повернуть обратно, если б даже хотел.
Дым факелов первого уровня, запах пота, витавшее в воздухе напряжение, громовое улюлюканье толпы навалились на все его чувства и грозили затуманить рассудок, когда толпа влилась в громадную пещеру, которая, как он знал, однажды, когда Сити еще только собирались строить, была частью подземного аэродрома.
И он наконец увидел Огненного Шута, стоявшего на высокой колонне, служившей ему трибуной, и, казалось, удерживавшего свое грузное тело на этом помосте в неустойчивом равновесии.
Над ним Алан увидел шипящую громаду рукотворного солнца. Он припомнил, что слышал о нем. Огненный Шут его сделал – или велел сделать – и как-то им управлял.
– Что это? Что это? – кричал Огненный Шут. – Почему вас так много? Неужто весь мир внезапно увидел порочность путей своих?
Со всех сторон послышались утвердительные крики; толпа самонадеянно отвечала за остальные миллионы жителей планеты.
Огненный Шут засмеялся, его большое тело шаталось на помосте.
