Было больно такое слышать.
— Да? Правда?
— Конечно, — сказала она. — Ты всегда ведешь себя, как будто ты жертва, словно хороший парень, который заслуживает лучшего обращения, чем имеет.
— Звучит так, как будто у меня галлюцинации.
— Не галлюцинации. Просто слепота и зацикленность на себе.
Я немного разозлился.
— Я тут пытаюсь извиниться.
— Вот-вот. Характерно для тебя.
— Нет, ты права, мне жаль. — Я подождал, пока Николь жестом показала продолжать. — Думаю, я… слепой и зациклен на себе. Мне сложно признавать, ведь я думал, что открыл глаза и покончил с этим.
Она нахмурилась.
— Что?
Я рассказал, что чувствовал, когда думал, что как отец изменился к лучшему и перестроил наши отношения, завершив моментом привязанности на ее выпуском. Николь не выглядела откровенно саркастичной, но выражение ее лица заставило меня остановиться; очевидно, я поставил себя в неудобное положение.
— Ты все еще ненавидела меня на выпускном? — спросил я. — Я все выдумал о том, что мы поладили к тому времени?
— Нет, мы действительно поладили на выпуском. Но не из-за того, что ты чудесным образом стал хорошим отцом.
— Тогда из-за чего?
Она помолчала, сделала глубокий вдох и затем произнесла:
— Я начала ходить к терапевту, когда пошла в колледж. — Николь снова сделала паузу. — Вероятно, она спасла мне жизнь.
Моей первой мыслью было «Зачем Николь понадобился терапевт?». Я отбросил ее и сказал:
— Не знал, что ты была на терапии.
— Конечно, не знал; ты был последним, кому я сказала бы. Во всяком случае, я была выпускницей, и терапевт убедила меня, что для меня будет лучше перестать злиться на тебя. Вот почему мы с тобой так прекрасно общались на выпускном вечере.
Итак, я действительно сфабриковал рассказ, у которого было мало общего с реальностью. Все сделала Николь, я не сделал ничего.
— Думаю, я даже не знаю тебя.
Она пожала плечами.
— Ты знаешь меня настолько, насколько тебе нужно.
Это тоже было больно, но я был не вправе жаловаться.
— Ты заслуживаешь лучшего, — сказал я.
Николь коротко и грустно засмеялась.
— Знаешь, когда я была моложе, то мечтала, что ты это скажешь. Но сейчас… ну, не то что бы все исправляет, да?
Я понял, что надеялся на то, что она простит меня там и тогда, а после все будет хорошо. Но для улучшения отношений нужно было больше, чем «извини».
Меня осенило.
— Я не могу изменить уже сделанного, но хотя бы могу перестать притворяться, что не делал этого. Я использую «Рэмем» и увижу честную картину себя, как некое резюме.
Николь смотрела на меня, оценивая мою искренность.
— Хорошо, — сказала она. — Но давай уточним: ты не будешь приезжать ко мне каждый раз, когда почувствуешь вину за то, что обращался со мной, как с дерьмом. Я очень постаралась, чтобы оставить эти события в прошлом, и не собираюсь заново проживать их, просто чтобы ты почувствовал себя лучше.
— Конечно, — я видел, что она едва сдерживается. — И я расстроил тебя тем, что снова поднял эту тему. Извини.
— Ничего, пап. Я ценю, что ты пытаешься сделать. Просто… давай некоторое время не повторять этого снова, хорошо?
— Добро. — Я уже начал уходить, но потом остановился. — Только хотел спросить… если возможно, если я что-то могу сделать, чтобы загладить вину…
— Загладить вину? — Она смотрела недоверчиво. — Не знаю. Просто будь внимательнее к другим, сможешь?
Это я и пытаюсь сделать.
#
На правительственной базе действительно были бумаги сорокалетней давности, которые европейцы называли «предварительными отчетами», и присутствие Мозби оказалось немаловажным для получения доступа к ним. Бумаги были написаны по-европейски, что Джиджинги прочитать не мог, но содержали схемы происхождения разных кланов, и он довольно легко узнавал имена тивов, а Мозби подтверждал, что толкование верно. Старейшины западных земель были правы, а Сэйб ошибался: Шанги был сыном Джечиры, а не Кванде.
Один из работников правительственной базы согласился распечатать копию важной для Джиджинги страницы, чтобы тот взял ее с собой. Мозби решил остаться в Кацина-Але и проведать своих знакомых, но Джиджинги отправился домой немедленно. На обратном пути он чувствовал себя нетерпеливым ребенком, желающим проехать всю дорогу на грузовике, а не идти домой от автострады. Приехав в деревню, Джиджинги сразу же начал искать Сэйба.
Джиджинги нашел его на тропе, ведущей в соседнее крестьянское хозяйство; какие-то соседи задержали Сэйба, чтобы он помог в разрешении спора, как раздать новорожденных козлят. Наконец, они остались довольны, и Сэйб продолжил путь. Джиджинги шел за ним.
— С возвращением, — сказал Сэйб.
— Сэйб, я был в Кацина-Але.
— А. И зачем ты туда ездил?
Джиджинги показал ему бумагу.
— Она написана давно, когда европейцы впервые пришли сюда. Они общались со старцами клана Шанги, и когда старцы рассказывали историю клана, то утверждали, что Шанги был сыном Джечиры.
Реакция Сэйба была спокойной:
— Кого спрашивали европейцы?
Джиджинги посмотрел в бумагу.
— Батура и Йоркиаха.
— Помню их, — кивнул Сэйб. — Мудрые люди были. Не должны были такого говорить.
Джиджинги тыкнул пальцем в слова на странице:
— Но сказали!
— Может быть, ты неправильно прочитал.
— Правильно! Я умею читать.
Сэйб пожал плечами.
— Зачем ты принес сюда эту бумагу?
— Она говорит важные вещи. Значит, нам будет правильно объединиться с кланом Джечиры.
— Думаешь, клан должен поверить тебе на этом основании?
— Я не прошу клан поверить мне. Я прошу их поверить людям, которые были старцами, когда они сами были молодыми.
— И они так бы и сделали. Но тех людей здесь нет. Есть только бумага.
— Бумага говорит нам, что они сказали бы, если бы были здесь.
— Неужели? Человек не всегда говорит одно и то же. Будь здесь Батур или Йоркиах, они согласились бы со мной, что мы должны объединиться с кланом Кванде.
— Как они могли согласиться, если Шанги был сыном Джечиры? — Он указал на лист бумаги. — Джечира — наша ближайшая родня.
Сэйб остановился и повернулся к Джиджинги.
— Вопросы родства не решаются бумагой. Ты — писец, потому что Маишо из клана Кванде предупредил меня о мальчиках из школы при миссии. Маишо не предупредил бы нас, если бы у нас не был один отец. Твоя должность доказывает, насколько близки наши кланы, но ты это забыл. Ты смотришь в бумагу и говоришь то, что уже должен знать тут. — Сэйб постучал по его голове. — Или ты изучал бумагу так долго, что уже забыл, что значит быть тивом?
