Гужует битюг свои тонны, гужует, а искушение растет. Сон на сон и еще на сон — получается на ощупь вроде близкой яви. И притом лучшие годы вот-вот изойдут — не воротишь.
И срывается с места честной старатель мингер Максимилиан Йозепп Ван-Кукук, несвычно молотит враздробь золочеными крылышками, подгребает к матери-планете и бухается мешком в подставленное кресло. Бухается, ошарашенно башкой вертит, подлокотнички щупает, не золотые ли. И слышит: был бы ваш уран ураном — и подлокотнички были бы золото-золотом. А так извините, скажите спасибо, что не в луже сидите. И до лужи вам, мингер, совсем недалеко: спит ваш снуленький и просыпаться не собирается. Как ни бьемся, нам его не разбудить.
И взвыл мингер, и всех — по-старательски, с гибами-перегибами, на все боки. Дураки вы все и жлобы! А где ж он, мой единственный, мой взаправдашний компаньон, друг десятипроцентный, который все это наворожил, над которым вы десять лет хиханьки строили, пока сами перед ним не облажались? Вы головы? Вы не головы, на таких головах у павианов хвосты растут. Он голова! Он за всех вас все понял и сообразил, что к чему. Я ваши дипломы из рамочек повыдеру, все ваши отчеты из сейфов повытряхну, и вы сами, вы только на то и годитесь, скатаете из них надобный рулончик, нет, два рулончика, на всю жизнь их хватит мне и милому дружку десятипроцентному, подать мне сюда рапорт, где он, что он, каково живет-радуется и так ли вы его опекали, как было вам сказано!
И попер на дружка мингер, сгреб в объятия, облил слезой дружочков траченый ливер и взмолился; «Расколдуй, что наколдовал!»
Повез он дружка в незнамые горы, дремучие леса, а там стоит избушка на курьих ножках. Внутри — печки-лазеры одна в другой дырки пекут, суперпроцессоры хлам на полках переставляют, а на пороге, встречая дорогих гостей, согнулся в полупоклоне подпольный доктор наук и тутошних крыс-пауков, муфлонов-куланов заправила, их долботронство Недобертольд Шварц, а при нем супруга его Элиза.
Побродил друг десятипроцентный по избушке, об то споткнулся, об се шишку наставил, и говорит он битюгу своему дорогому таковы слова: «Мазеппушка ты мой любезный! Что б тебе сразу меня кликнуть — вмиг бы мы это дело с тобой разморочили, а теперь так просто не выйдет: растащили нашего снуленького по крошечкам-трепетушечкам и каждую крошечку в такую дрянь закутали, что руки опускаются и шум в башке, как у столетнего юбиляра наутро после честного пира. Ну, да ничего, не съест нас свинья, помогу я тебе, и славную бульку мы отчубучим».
Стал друг десятипроцентный посреди пустыни Рассахары и шепнул повелительным шорохом: «А ну, крысы-пауки, муфлоны-куланы, снести мне тотчас сюда все крошечки-трепетушечки нашего снуленького и соорудить двойную тетрадуру так, чтобы нижняя тетрадура в землю целиком ушла вершиной вниз, а верхняя в небеса возвысилась. Вот я вам на обороте кабацкого счета эскизец прикинул, так чтобы у меня все было в точности по нему!».
Перепугались крысы-пауки, муфлоны-куланы так, что потрудились на славу, всего снуленького, что был растрясен, в одно место собрали и веленые тетрадуры соорудили. И сами изумились тому, что вышло, поскольку наружная тетрадура получилась в натуре размером с пирамиду Хеопса. И в соображении, что у них другая такая хеопсина в землю уходит и не видна, заробели маленько, посчитав, сколько ж это преславный битюг там, на «звезде», в одиночку копытом нарыл.
«А теперь, — молвил друг десятипроцентный, — отойдите все в стороны и станьте в кружок при тетрадурах. И ждите, поскольку мне надо свою волшебную палку зарядить. Довольно и глянуть на меня, чтобы понять: дело это не простое и нуждается в глубокой задумчивости».
И впрямь. Вид у него ветхонький, до того стертый, что перед зеркалом поставить страшно: как бы он целиком на отражение свое не ушел. Отошли в сторонку крысы-пауки, муфлоны-куланы, расселись в кружок и стали ждать.
А десятипроцентный разделся донага, сел в позу лотоса перед хеопсиной и начал сосредоточиваться.
Три дня и три ночи сосредоточивался он, а на рассвете четвертого гикнул громким голосом и встал. И увидела почтенная публика, что он в полном порядке, а палка его волшебная багровым огнем пышет и сама в дело просится. Шагнул десятипроцентный и торкнул палкой тетрадуру. И тут же проснулся снулый уран и мигом сделался из него уран натуральный, ни в чем не сверхъестественный.
А поскольку при этом вышло, что его критическая масса в миллион раз превышена, тут кы-ык жвахнуло!
И сделалась от того жваха в земле такая дыра, что стекло туда без остатка море Средиземное, а потом и Карибское.
А в небе, напротив, сделалась такая дыра, что солнцу в тот день восходить стало не на что. И только если очень приглядеться, маячили в бездне той дыры две ма-аленькие звездочки. И вовсе то были не звездочки, а то сам мингер Ван-Кукук и дружок его десятипроцентный в парообразном состоянии уносились в сторону своей «звезды», при том барахтаясь и весело беседуя.
— Что, Мазепп? — вопрошал десятипроцентный. — Разве я не здорово тебе помог? Разве не славную бульку мы отчубучили?
— Да уж! — отвечал трудящий грешник Ван-Кукук. — И помог ты мне так, что вовек больше помощь не надобна, и бульку мы отчубучили наиславнейшую! А им всем — фиг-нолик, самая размало-микро-нано-пико-миникулка от того компота «Калимантана сэлед», что, помнишь, мы когда-то на двоих вылакали. Не журись, у меня там еще банка завалялась. И мы ее ради такого события вскроем.
А третья дыра от того жваха, простым глазом не видимая, но самая пекучая, сделалась в человеческом установлении, именуемом «транснациональной системой промышленно-финансового кредита». И за вольное обращение с этим установлением тени Мазеппа Ван-Кукука и дружка его десятипроцентного приговорены к вечному ежедневному колесованию, истоптанию и анафеме. Составить методичку для такой казни и изобрести оборудование поручено их протодолботронству Недобертольду. За это ему обещано повышение в звании.
При этом известии наши тени только ухмыльнулись. Мы-то знаем: до скончания века будет изобретать Недобертоша, да так ни фига и не изобретет.
«Здорово задумано!» — поддакивает битюг, а сам с консультантской подачи готовит этой сказке совсем другой конец. Крысам-паукам, муфлонам-куланам приказано: на рассвете четвертого дня, как встанет, как гикнет друг десятипроцентный, всей кучей навалиться, палки волшебной лишить и обеспечить почетные похороны. Палку же ему, битюгу, к ногам положить, а тетрадуры обратно разобрать на мелкие кубики. С тем чтобы ему, битюгу, кубики самому волшебной палкой торкать и торговать горяченькими, пока не погаснет живое лукавство в очах битюговых.
