А в одночасье выросшие на ровном месте хулители и апологеты империй, купившись на этот нехитрый прием, волей-неволей вынуждены сравнивать качественно разнородные явления. Обычно все кончается глубокомысленным и чрезвычайно страстным обсуждением, что лучше: империя или демократия. Не столь существенно даже, что исход подобных обсуждений предрешен с самого начала: конечно, демократия лучше. Существенно, что это обсуждение сродни обсуждению того, что предпочесть: шунтирование коронарных сосудов или цыпленка табака. Да кто же спорит, елки-палки: конечно, цыпленка табака! Двух мнений быть не может!!
То явление, которое принято называть империей, возникло в седой-преседой древности. Исторически почти сразу после резкого скачка производительных сил, обусловившего возникновение первых цивилизаций: открытие орошаемого земледелия, освоение бронзы и затем стали, изобретение гончарного круга и ткацкого станка… Впервые люди стали производить столько, что стали образовываться излишки предметов необходимости и вскоре предметов роскоши, что тут же привело к возникновению элит и выделению из массы населения чиновничества, жречества, профессиональных военных… Это азы.
Азы и то, что, чем лучше живет человек, тем больше ему не хватает. Всякая элита стремится к росту как количественному, так и, тем более, качественному. У кого в жизни не было автомобиля, тот, как правило, вполне равнодушен к последней модели «Мерседеса» или «Субару». Но вот тот, у кого «Мерседес» устарел, ради новенького готов и сам попотеть, и других приголубить. Долговой ямой, фальшивыми авизо, заточкой под ребро или чем еще — это уже в зависимости от природного темперамента.
На заре человечества антураж был несколько иным, но психология — той же самой.
Между тем после первых блестящих успехов ситуация стабилизировалась и даже кое в чем пошла вспять (например, в месопотамском сельском хозяйстве искусственное орошение, наконец-то досыта накормившее этот регион и, по сути, породившее всю тамошнюю цивилизацию, быстро привело к засолению почв и, скажем, пшеница перестала расти, ее пришлось заменять менее ценным ячменем). Все принципиальные изобретения той эпохи были уже сделаны, стремительный рост производительности труда остановился. Вызванный ростом благосостояния недавно скачкообразный рост юридически свободного населения тоже остановился, стало быть, стабилизировалась численность эксплуатируемых; более того, рост городов с сопутствующими им скученностью и антисанитарией вызвал взрыв эпидемий, а стало быть, периодические сокращения населения. И из раба больше было не выжать, уже все выжали. И взять новых рабов внутри страны было неоткуда.
Поэтому каждому из возникших государств приходилось искать дополнительные источники дохода вне собственных границ.
Собственно, таких источников было всего три. Это прямое военное вторжение-набег с ограблением, уводом пленных в рабство и наложением даней. Это аннексия чужой территории с полным уничтожением местной элиты, так, чтобы производимые на данной территории продукты шли исключительно элите-захватчице. И это паразитирование на тогдашней международной коммерции: захват торговых путей с целью взимания головокружительных пошлин, ограбление городов — перевалочных баз и складов торговли, превращение внешней торговли во внутреннюю и навязывание неэквивалентного обмена продуктов своей страны на продукты страны завоеванной — те, которых своя страна в силу природных или каких-либо иных условий не имеет и произвести не может.
Всем этим милым бизнесом занималось всякое из наличных на тот момент государств — по мере сил, разумеется. Сам по себе успех в подобных мероприятиях еще не делал государство империей.
Ключ здесь в пункте третьем, в словах «продукты страны завоеванной, которые своя страна в силу природных условий не имеет и произвести не может».
Были края, славные своим земледелием, были края, славные своим скотоводством, были края, славные своей металлургией. Если какой-либо из них брал под свою руку остальные и перекраивал их экономику под себя, волей-неволей в рамках одного государства оказывались принципиально разные ландшафты, которые естественным образом, чисто экономически, отнюдь не тяготели друг к другу и своей волей нипочем бы в границах одной страны не оказались.
А на этих разных ландшафтах совершенно неизбежно жили люди разных культур. Не просто разных вероисповеданий — хотя, разумеется, разных! — но куда более далекие друг от друга, чем просто люди, верящие в разных богов. Весь образ их жизни был подчинен разным природным ритмам и разным навыкам. Нам, нынешним горожанам, сейчас даже трудно себе вообразить, насколько различны были системы ценностей и вообще весь внутренний мир, весь уклад жизни, все стереотипы поведения тогдашних морехода и горняка, оседлого земледельца и скотовода-кочевника.
И потому тогдашние империи (я сознательно игнорирую здесь такое явление, как империи кочевые, ибо они ни в малейшей степени не являются предшественницами империй нового времени), в отличие от тогдашних королевств, не могли оставлять завоеванные края более или менее автономными организационно и культурно; не могли в обмен на дань и лояльность оставлять власть местным племенным вождям и жрецам. Империя — это всегда попытка создать единую организацию, накрывающую принципиально разные природные и культурные регионы. И только наличие этого удивительного, новаторского, столь же плодоносного, сколь и беспощадного свершения — объединения внутри единой государственной границы и единой административно-правовой системы принципиально различных культур дает возможность говорить именно об империи, а не о королевстве, или как там ни зови ее альтернативу: племенной союз, ном, полис…
Единый календарь там, где каких-то полвека назад была дюжина самостоятельных систем летосчисления — это уже империя. Не рабство и не пропасть между богатыми и бедными, не поголовное доносительство и не самодурство власти, не железная поступь легионов и не грохот танковых армад. Всем этим грешили все. А вот единый календарь — да.
Именно поэтому, скажем, Франция с Лангедоком и Гасконью — это королевство, а Франция с Алжиром и Вьетнамом — империя. Хотя в самой Франции, в метрополии, и так, и этак — одно и то же. И Эйфелева башня, и выборный президент, и парламент, и свобода слова, и разделение законодательной, исполнительной и судебной властей.
Европейские колониальные империи нового времени и, в особенности, великие демократические империи — Англия и Франция, обязаны своим возникновением, главным образом, третьему пункту. Не осуществляли они, как частенько делалось в древности, массовых насильственных переселений, не практиковали тотальных обращений в рабство — осуществлялся, в основном, лишь неэквивалентный обмен. Конечно, вкладывать приходилось очень много — уже испанцы строили в Индиях так, что пальчики оближешь, про англичан и французов то же самое можно сказать с удесятеренным пылом. Но выкачивалось все же больше, В ту пору оказалось выгоднее не торговать (уже потому хотя бы, что торговать с европейцами многие не очень-то хотели, не усматривая в предлагаемом пришельцами бесконечном и суетном шахер-махере для себя большой пользы), а завоевать и уже потом капитанствовать в экономике завоеванных территорий. К торговле, которая для европейца с некоторых пор стала символом свободы, следовало сначала принудить. Ну, а принудив, только полный дурак стал бы торговать эквивалентно, как свободный со свободным. Неэквивалентно же выгоднее, не так ли? Мы себя не щадили, как вполне логично мог бы сказать после захвата в Индии какого-нибудь Серингапатама и убийства Типу Султана президент Буш, так мы же и воспользуемся выгодами того положения, ради которого лучшие юноши нашей страны проливали свою… И так далее.
