– Не надо, Аррек. Я понимаю, что ты не хочешь смириться с моим уходом, но… Мы пытались. Мы пытались справиться с последствиями туауте так часто, что даже мысль об этом вызывает дрожь. Не надо отравлять этим мои последние годы. Для эль-ин смерть и жизнь нераздельны, и это совсем не та жизнь и вовсе не то, что люди понимают под смертью. Все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд.
– Я не пущу тебя.
Вот упрямый осел.
Ладно, попробуем подойти с другой стороны.
– Подумай о жизни. Подумай о радости бытия, об утонченном наслаждении каждым его мигом. Я рождаюсь и умираю каждое мгновение – нельзя допустить, чтобы хоть одно из них оказалось неполноценным. Не надо лишать меня гармонии с естественным ходом событий, позволь безмятежно жить, пока живется, и бестрепетно умереть, когда требуется умереть. Это ту.
Сияющие пальцы на моих плечах сжимаются так сильно, что, наверное, оставят синяки. Безупречность его экранирования дает щель, и я вдруг оказываюсь в круговороте его эмоций, его гнева. На какое-то ослепляющее мгновение становлюсь Арреком.
Ярость. Ярость от ее непонимания, от ее покорности, от этого дурацкого фатализма.
Господи, да как она может вот так запросто отказываться от борьбы, от сопротивления? Смириться?
Жизнь, жизнь, жизнь. Эта страсть, эта цель наполняет все существование. Единственное, что важно. Жизнь и честь. Жизнь и достоинство. Жизнь. Что бы ни случилось – жизнь уникальна, жизнь неповторима, жизнь требует защиты и сохранения. Жизнь прекрасна. Прекрасны города на закате, прекрасен ночной океан, прекрасны сюрреалистические Небеса Эль-онн. Смерть есть смерть – мрак и ужас. Нет ничего прекрасного в том, когда время для тебя заканчивается, только вечное ничто. Бесконечное никогда. Недостижимость. Исчезновение. Потеря.
Мой разум в ужасе отшатывается от жутких перспектив, воспринимаемых им как само собой разумеющееся. Как… как он может жить, зная, что впереди ожидает… это?
Обвисаю в его руках, жадно хватаю ртом воздух, мои когти оставляют на сияющих плечах кроваво-красные полосы.
– Нееее-ет!!!
Он мгновенно закрывает свой разум, подхватывает. Мое оседающее тело… – Не надо, пожалуйста, не надо!
Это я тоже крикнула.
Какое-то время просто дрожу, пытаясь прийти в себя. Как столь прекрасное и столь ужасное могут уживаться в одном? Искрящаяся, полная света и музыки жизнь… и тут же рядом этот первобытный ужас, такой спокойный, такой привычный, такой отвратительный… А я удивлялась, что люди умудрились сохраниться как биологический вид! У бедняжек просто не было выбора. Кажется, я начинаю понимать, что они понимают под словами «воля к жизни». О, Ауте.
Сердито прижимаю уши к черепу, сверкаю острой белизной клыков.
– Не смей, слышишь? Атеист хренов! Не смей делать такое со мной, с собой. Не смей. – Теперь мой голос звучит совсем спокойно и очень решительно.
Он резко выдыхает, почти облегченно. Похоже, последняя моя вспышка несколько выбила невозмутимого дарая из колеи.
– Кажется, у вас несколько иные представления о том, что происходит с человеком после смерти?
Ага, он произнес это слово, причем не с отрицанием, а с неким, пусть и чисто познавательным, но все же позитивным интересом. Прогресс.
– С человеком? А кто вас знает, придурков несчастных. Но вот с эль-ин… Слушай, ты воспринимаешь хоть что-то из того, что я говорю? Коллективный разум, сохранность всей информации… Куда, по-твоему, может исчезнуть личность эль-ин, если она вся внесена в матрицу Эль?
До него начинает доходить.
– Вы… остаетесь? Как часть Эль?
– Как часть Эль, как отражение в генетической памяти потомков, как духи и призраки, как тени Ауте, как… Души сливаются с… кто их знает, с чем они сливаются, но несчастными при этом вовсе не выглядят. А знал бы ты, сколько раз наши мертвые начинали появляться из Ауте целыми толпами, неся то гибель, то спасение… Наконец, может капитально не повезти, наткнешься после смерти на какого-нибудь беспринципного некромана, тогда вообще начинается та-акое веселье…
– Похоже, вы только после смерти и начинаете веселиться!
Я несколько озадачена бьющим из него сарказмом. Опять мы говорим на разных языках.
– Угу.
– Тогда скажите мне, моя леди… – в великолепно поставленном голосе отчетливо слышны приторно-вкрадчивые интонации, – почему же, если смерть у вас так… незначительна, почему вы так убиваетесь по своим погибшим?
Он что, действительно не понимает?
– Да потому, что они потеряны для нас, для оставшихся в живых! Смерть прерывает все – это закон, выстраданный таким количеством крови, что даже мысль о его нарушении кощунственна. Любые прежние отношения с ушедшими запрещены, запрещены категорически. Войди сейчас сюда воскресший Иннеллин, мы бы и не взглянули друг на друга. Он потерян для меня, как и все остальные. Моя дочь где-то существует, в какой-то форме она есть, но мне нет места рядом с ней и никогда не будет. Это… это больно.
О чем он думает? Этот человек похож на темпоральную бомбу замедленного действия – гладкая, холодная поверхность, и никак нельзя узнать, что там внутри и от какого неосторожного слова, от какого бездумного действия эта штука рванет. Потрясающе. Как я дошла до того, чтобы оказаться в чем мать родила в руках одушевленной бомбы? Одна из загадок жизни, я полагаю.
Хватка на моих руках становится жестче. Почему-то мне кажется, что весь этот разговор прошел совершенно впустую. Дарай как был при своем мнении, так при нем и остался. Тем не менее его слова опять застают меня врасплох.
– Ну, раз уж ты так твердо вознамерилась «утонченно наслаждаться оставшимися мгновениями бытия», то я не совсем понимаю, как сюда вписывается решение избегать эмоционального контакта с родственниками. Даже мне видно, что это – изощренная форма самоистязания. И ты действительно не должна проходить через все одна.
Сукин сын!!!
Рывком высвобождаюсь, опять оставив на безупречном перламутре кожи длинные царапины. Отворачиваюсь, иду в спальню, резкими, сердитыми движениями одеваюсь. Хорошо, что ткань такая прочная, соизмерять мышечные усилия у меня сейчас нет ни малейшего желания. Аррек наблюдает за мной, прислонившись к дверному проему.
Гад.
Крылом оттесняю арра в сторону, выхожу на террасу. Не оборачиваясь, сообщаю человеку, что сейчас мы направляемся в Дериул-онн, откуда меня проведут к Хранительнице Эвруору, а он останется под присмотром дражайших родственничков. Спиной ощущаю, что этот план у него восторга не вызывает, но все-таки у человека хватает благоразумия промолчать. Срываюсь в полет, несколько взмахов крыльев – и парящий в сиреневых туманах дом остается далеко позади.
