— Эрлен Терра-Эттин, — произнес Дж. Дж. несколько сухо и отрешенно, — ты когда-нибудь слышал, чтобы в меню третьего этапа включали циклон класса «Валентина»?
Циклон класса «Валентина»… Эрликон судорожно попытался вспомнить. Многовекторный вихревой поток с твердой составляющей, циркуляционно-зонально… что-то там диаметром… диаметром… Кромвель что-то рассказывал…
Склонив хищный нос, «Милан» летел в сплошной рассветной облачности, и долгий безумный вой тянулся за ним, безнадежно отставая.
— Я тоже такого не припомню. Это даже и не циклон… Не знаю, на Земле аналогов не существует. Мы в нем будем через пять двадцать. Ополоумели они там, что ли? На нашей жестянке это, во-первых, наглость, во-вторых, самоубийство.
Эрлен не находил что сказать.
— Джон, может, вправду так задумано? Ведь очень гладко все идет.
Кромвель угрюмо смотрел на синюю полосу:
— Он небольшой… Убирай высоту до двенадцати тысяч.
Облака закончились, встав стеной позади, открылась видимость, и Эрликон замер, широко открыв глаза. Далеко впереди, поперек белого света, подножием в преисподней, а стоглавыми зубчатыми вершинами доходя до космоса, поднимался замок. Он перегораживал небо и вертикально, и вправо, и влево, границ ему не было, он уходил за края горизонта, да и горизонта не было — все исчезало в размахе громадины; чуть выше, узкой кромкой небо начинало алеть, а сам замок был сине-лиловым с просветлениями в вышине, где во все стороны от его вершин-башен вытягивались, расплываясь на концах, грозовые пальцы. Землю внизу было не разглядеть, вместо нее глубоко-глубоко под ними неприютно клубились седые космы.
— Вот это да, — пробормотал Эрлен. Ледяной озноб нарисовал крест между лопатками и позвоночником.
— Скорость — три запятая ноль эм, — приказал Кромвель. — Еще, еще, не слышишь, что ли? Стоп, достаточно. С матерью и отцом мне все ясно, со Скифом тоже, но вот ответь, влюбленный, эта Инга сильно огорчится, если ты разобьешься?
Замок надвигался. Теперь его глав уже не было видно, вокруг снова начало смеркаться.
— Не знаю, — медленно проговорил Эрликон. — Вряд ли. Не думаю.
— Плохо дело. Хоть и обзывали дьяволом, но за меня, бывало, болели. Да-с, победы наши по-прежнему никого не радуют, а смерть — не печалит.
— А Бэклерхорст, а Шейла?
— Да. Бэклерхорст и Шейла, конечно. На экранах заднего обзора из облачности выпали одна за другой похожие отсюда на мух машины. Кремово-белого «мицубиси» можно было различить лишь с трудом, зато пятнистый «викинг» Эдгара читался ясно, как черно-желтая оса на фоне беленой стены. Оба и не думали снижать скорость, их тени одна за другой скользнули вниз по облакам.
— Два запятая два. — Кромвель на несколько секунд остановил взгляд на соперниках, потом снова стал смотреть вперед, — Итак, Эрли, ты решился? Мы не отворачиваем? Ну, что же, мы мастера. Докажем… Убьем…
Дж. Дж. не уточнил, что имеет в виду, а Эрлен не спросил: ему стало не до того. Циклон подступил вплотную, его внешняя цельность распалась, растворилась в разрывах и тенях, изменился цвет — проступили и обозначились теплые, коричневатые тона, и Эрликон увидел, что те стены, на которые он смотрел издалека, — это несущийся на бешеной скорости немыслимой ширины и глубины поток. В нем были свои течения, разделенные слоистыми черными полосами, завихрения, протягивающие навстречу то ли пыль, то ли облака, наползающая сверху и снизу дымка; ему вдруг вспомнился пластик «под дерево» бесконечных больничных коридоров, по которым его, бывало, везли в сидячей каталке — будто ожили и неудержимо побежали бесчисленные древесные волокна, сходясь, расходясь, обтекая сучки и наплывы… Чем ближе, тем тона становились какими-то все более глинистыми, точно перед ним вертелся справа налево гончарный крут самого Господа Бога и, нависая, загораживал небо. Никогда еще Эрлен не чувствовал себя таким ничтожеством и песчинкой, величие мироздания обрушилось, казалось, впрямую на его незащищенный мозг, и охватили такая беспросветная безнадежность и ужас, что смерть померещилась привычным и уютным укрытием. Он, может быть, через несколько минут сошел бы с ума, но тут в него вступил Кромвель.
Их уже сильно сносило. Маршал переложил ручку, перегруппировал тяги, «Милан» проделал переворот через крыло и на верхней точке виража вписался в поток. Несмотря на то что Дж. Дж. довольно точно рассчитал скорость течения и быстро выровнял машину, тряхнуло основательно, вибрацию, сотрясавшую корпус, Эрликон ощущал сквозь все амортизационные толщи, но самое главное было то, что ясно обозначилась хрупкость их убежища и полная зависимость от увлекавшего воздушного слоя.
У Эрлена все еще дрожало внутри, но Кромвель внес в него обычное успокоение наркотическим приливом сил, и под воздействием захватившего обоих напряжения Эрликон не только освободился от кошмара, но даже уловил суть кромвелевских мыслей.
Картина поглотившей их фантасмагории маршала взволновала не слишком, Дж. Дж. не был поэтической натурой; в не поддающейся описанию красе циклона он видел только смерть и борьбу со смертью, и чем неизбежнее она становилась, тем более он ее презирал и ругал самой площадной бранью на всех языках, которые знал. Он оторвал на мгновение руку от сектора газа и включил перемотку: Второй концерт Мэрчисона вновь начал ткать свое непостижимое колдовское полотно; лицо маршала было спокойно, лишь иногда он морщился, будто силясь что-то рассмотреть вдалеке, держался он почти расслабленно, и только глаза перебегали от циферблата к циферблату с диковато-болезненным вниманием. Приборы врали невесть что, локация угасла, но Кромвель, сличая это вранье свихнувшихся стрелок и шкал, что-то угадывал и вел куда-то машину.
Так думал, а вернее чувствовал, Эрлен — никаких мыслей у него в голове не оставалось, и он лишь повторял про себя: «Кромвель ведет машину. Кромвель ведет машину», да стояли в глазах цифры — 0.54. Что это значит?
Тем временем «Милан» подобрался к высмотренной Кромвелем внутренней границе слоя и без всякого, надо сказать, изящества перевалился в следующую струю. В воздухозаборнике альтиметра ведьмы справляли шабаш, но и так было понятно, что это течение выносит наверх. Дж. Дж., рискуя развалить самолет, резко забрал вправо-вниз, так, что затрясло, как в лихорадке, положил машину на правый бок и бросил ее в следующее ответвление.
Они проскочили удачно, здесь скорость была пониже и маневр свободнее, но «Милан» неожиданно клюнул носом и стал проваливаться с ничем не оправданной быстротой — даже Кромвель этого не ожидал. Однако он тотчас убрал тяги и удержал машину на тормозных венцах, так что самолет полетел, стоя, как перевернутая свеча, головой вниз, маршал только ругнулся, влепив свое любимое короткое словечко:
