— Милый, в сердце человека живут ожидание и воспоминания, но не мгновения…
— Может быть, ты и права. — Наклонясь над водой, Мур поцеловал кровь ее рта.
«Verweeile doch…
…du bist so schon…»
…Они танцевали…
…На Балу, завершающем все Балы…
Заявление Леоты Мэйсон и Элвина Мура ошеломило Круг, собравшийся в канун Рождества. После роскошного обеда и обмена яркими и дорогими безделушками погасли огни. Гигантская новогодняя елка, венчающая прозрачный пентхауз, сияла в каждой растаявшей снежинке на стекле потолка, словно Галактика в миниатюре.
Все часы Лондона показывали девять вечера.
— В Рождество — свадьба, в канун Крещения — развод, — сказал кто-то во тьме.
— Что они будут делать, если их вызовут на «бис»? — шепотом спросил другой.
Кто-то захихикал, затем несколько голосов фальшиво и нестройно затянули рождественский гимн.
— Сегодня мы в центре внимания, — усмехнулся Мур.
— Когда мы с тобой танцевали в «Сундуке Дэви Джонса», они корчились и блевали на пол.
— Круг нынче не тот, что прежде, — заметил он. — Совсем не тот. Сколько появилось новых лиц? Сколько исчезло знакомых? Куда уходят наши люди?
— На кладбище слонов? — предположила она. — Кто знает.
— «Сердце — это кладбище дворняг,
Скрывшихся от глаз живодера.
Там любовь покрыта смертью, как глазурью,
И псы сползаются туда околевать…» — продекламировал Мур.
— Это Юнгер?
— Да. Почему-то вспомнилось.
— Лучше бы не вспоминалось. Мне не нравится.
— Извини.
— А где сам Юнгер? — спросил он, когда мрак рассеялся, и люди встали с кресел.
— Наверное, возле чаши с пуншем. Или под столом.
— Под стол ему вроде бы рановато. — Мур поежился. — Между прочим, что мы здесь делаем? Почему ты потребовала, чтобы мы прилетели на этот Бал?
— Потому что сейчас — сезон милосердия и любви…
— И веры, и надежды, — с усмешкой подхватил он. На сантименты потянуло? Хорошо, я тоже буду сентиментален. Ведь это так приятно.
Он поднес к губам ее руку.
— Прекрати.
— Хорошо.
Он поцеловал ее в губы. Рядом кто-то, захохотал.
Она покраснела, но не отстранилась.
— Решила выставить меня на посмещище? — спросил он. — И себя? Учти, я не остановлюсь на полпути. Объясни, зачем мы явились сюда и на весь мир заявили о своем уходе? Мы могли бы просто исчезнуть. Проспали бы до весны, а затем…
— Нет. Я — женщина. Для меня Бал, последний в году и в жизни, — слишком большой соблазн. Мне хотелось надеть на палец твой подарок. Мне хотелось видеть их лица и знать, что в глубине души они нам завидуют. Нашей смелости и, быть может, нашему счастью.
— Ладно. Я пью за это. И за тебя. — Он поднял и осушил бокал. В павильоне отсутствовал камин, куда можно было бы его красиво бросить, поэтому Мур поставил его на стол.
— Потанцуем? Я слышу музыку.
— Подожди… Посиди спокойно, выпей еще.
Когда все часы Лондона пробили одиннадцать, Леота поинтересовалась, где Юнгер.
— Ушел, — ответила стройная девушка с фиолетовыми волосами. — Сразу после ужина. Наверное, несварение желудка. — Она пожала плечами. — А может, отправился на поиски «Глобуса».
Леота нахмурилась и взяла со стола бокал.
Потом они танцевали… Мур не видел павильона, по которому двигался в танце, не замечал сотен безликих теней… Для него они были персонажами прочитанной и закрытой книги. Сейчас для него существовали только танец и женщина, которую он держал в объятиях.
«Я добился, чего хотел, — подумал он, — и, как прежде, хочу большего. Но я преодолею себя».
Стены павильона были облицованы зеркалами. В них кружились сотни Элвинов Муров и Леот Мэйсон. Так они кружились вот уже семьдесят с лишним лет на всех Балах Круга: в «Небесном Приюте» среди тибетских снегов и в «Сундуке Дэви Джонса», на околоземной орбите и в плавучем дворце Канаяши, в пещерах Карлсбада и древнем дельфийском храме. Но этот рождественский Бал был для них последним. Спокойной ночи, леди, спокойной ночи, леди…
Леота молчала, прижимаясь к Муру, ее дыхание обручем охватывало его шею.
«Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи», — слышал он собственный голос.
Они ушли в полночь, с первыми ударами колоколов. Садясь в такси, Мур сказал водителю, что они устали и вернутся пораньше.
Они объехали стратокрейсер и высадились возле «Стрелы», на которой прилетели сюда. Ступая на пушистое белое руно, покрывающее взлетно-посадочную площадку, они приблизились к кораблю и поднялись по трапу.
— Может быть, сделать освещение более ярким? Или, наоборот, менее ярким? — спросил голос, когда Лондон с его часами и знаменитым мостом исчез во мраке.
— Менее.
— Может быть, желаете поесть? Или выпить?
— Нет.
— Не хотите ли еще чего-нибудь? — Пауза. — Например, прослушать научную статью на любую интересующую вас тему? — Пауза — Или что-нибудь из художественной прозы? — Пауза. — Или из поэзии? — Пауза. — Не угодно ли просмотреть каталог мод? — Пауза. — Или вы предпочитаете музыку?
— Музыку, — выбрала Леота. — Легкую. Не такую, как ты любишь, Элвин.
Мур задремал. Минут через десять он услышал:
«Наш хрупкий
Волшебный клинок
С огненной рукоятью
Рассекает мрак
Под крошечной меткой
Полярной звезды,
Обрезая заусенцы
Миниатюрной геенны,
Разливая свет,
От которого не светлей.
Бусины песенных строк,
Летящие на острие клинка,
Вылущиваются, выскакивают
И нанизываются на нитку
Идиотской темы.
Сквозь хаос,
Выпущенный на волю
И теснящий злосчастную логику,
Черные нотные знаки
Несутся наперегонки с огнем.»
— Перестань, — пробормотал Мур. — Мы не просили читать.
— Я не читаю, — возразили ему. — Я сочиняю.
Мур повернулся на голос, и кресло мгновенно изменило конфигурацию. В нескольких рядах от него с подлокотника кресла в проход свешивались чьи-то ноги.
— Юнгер?
— Нет, Санта-Клаус. Ха-ха!
— Что ты здесь делаешь? Тоже решил вернуться пораньше?
— Ты сам ответил на свой вопрос.
Фыркнув, Мур уселся в прежнюю позу. Рядом с ним ровно дышала Леота. Ее кресло превратилось в кровать.
Мур смежил веки, но присутствие Юнгера не давало ему вернуться в приятную дремоту. Он услышал вздох и нетвердые шаги, но не открывал глаз, надеясь, что Юнгер упадет и уснет. Но поэт не упал.
Внезапно по салону раскатился торжественный и жуткий баритон:
— В больнице святого Иа-акова я детку свою отыскал. Холодная, милая, сла-авная лежала на длинном столе…
