– Все правда, Шап! Я же дворничиха! Вот меня и нанимают крутые ребята. У них там как наказание такое – наряд, ящик с мусором разбирать. Ну, им же западло! И меня нанимают. Ну, когда прихожу. Завтра наверняка уже полный. – Маха обиженно ухватила стопку и решительно отставила в сторону, сдвинув белесые запятые бровок.
– Да ладно, ладно, верю. Только не понял, чего там разбирать-то в ящиках?
– Что не ясно? Эколохи же у всех требуют, чтоб мусор разделяли. Пластмасса, стекло, бумага, банки, объедки – все отдельно. Там и ящики специальные стоят, как и везде. Да только кому охота отдельно класть? Валят все вместе. И наказание своим провинившимся, и напрягаться не надо.
– Да ладно, Маха, верю-верю. Может, тебе помочь завтра с ящиками-то?
Куцые брови дворничихи подскочили, рот приоткрылся, как у девочки, год просидевшей без сладкого, увидевшей чупа-чупс:
– Шап! Прелесть! Ты на ночь останешься? – столько веры и счастья было в этом возгласе, что профессор невольно содрогнулся.
– А что? Мне домой далеко ехать, да и не ждут меня там особо…
– Эх! Хорошо! Конечно, живи сколько влезет у меня! А завтра в ящиках пороемся! Знаешь, там сколько бутылок бывает зараз! Часа за три вдвоем управимся. Там машинку такую еще дают, асфальт замывать с мылом. Я оттуда всегда с чашку жидкого мыла набираю перед уходом!
– Хозяйственная какая, – похвалил Славутич, отдавая терпеливо ожидающей Лариске кусочек сыра, – а меня-то пустят?
– Да пустят! Пустят! Не впервой! Иногда наши алконавты соглашаются помочь. Толку от них мало. Но хоть немножко помогут, и то хлеб. Они не знают, что я по-левому договариваюсь за деньги. И выковыривают бутылки сколько смогут.
– А мне не боишься рассказывать?
– Тебе – нет. Ты другой… – Машка намахнула стопку, просветлела. – Высшее существо! Уж я чую!
На счастье, репепедерша оказалась вполне обычной сексуальности бабой. Озабоченной прорвой она казалась, видимо, лишь только окрестным импотентным алконавтам. Уже через час она удовлетворенно посапывала на плече профессора. А он в полудреме проникся удивительной умиротворенностью, быстро понял, что исходит она от сытой крысы, свернувшийся под трубой на тряпочке, усмехнулся и не стал отгонять это чувство, спокойно заснув.
Четыре утра – час дворников и уборщиц. Со всех дворов доносится торопливое шух-шух-шух гибких граблей и метелок. Подвывание и шелест намыленных щеток моечных машинок сливается с чириканьем проснувшихся воробьев. Гудят громадные мусоровозы, искусно лавируя меж как попало припаркованных автомобилей. Вот из ближайшего, едва не сшибив Маху, выскочил разозленный водитель и пнул «Ситроен», перегородивший подъезд к ящикам. Оскорбленная машина гнусно закурлыкала вычурной иностранной сигнализацией, с балкона пятого этажа высунулся владелец и заорал не менее гнусно. Водитель мусоровоза вторил, потрясая разводным ключом над лобовым стеклом легковушки.
Профессор биохимии, шелестя оранжевой робой не первой свежести, лихо натянул на глаза кожаную кепку, выдвинул небритую челюсть и загромыхал длинной заляпанной тележкой по тротуару. Внутри брякают и перекатываются ведра, лопаты, веники и прочие дворницкие причиндалы. Маха-репепедерша гордо выступает впереди, неся на плече, словно хоругвь, метлу на длиннющей ручке.
Возле КПП лениво позевывающий солдат оживился, заметив процессию. Довольно ухмыляясь, жестом потребовал прижаться к стенке будки. Шмыгнул внутрь и через минуту поднял шлагбаум.
– Давай, Машка, у тебя четыре часа сегодня максимум! Ну, с хахалем быстрее управишься! Камеру отвернул, пацаны, как обычно, не обидят. – Он подмигнул дворничихе, неодобрительно хмыкнул, посмотрев на выставленное напоказ из кармана робы профессора горлышко бутылки, и мощной дланью выдернул из подсобки моечную машину. Маха сладко улыбнулась, ухватила рукоятку, повлекла, показывая направление.
Мусорные баки притулились возле самого забора. Красиво покрашены в разные цвета, расписанные яркими поясняющими надписями, в какой запихивать пластик, в какой объедки. Но тем не менее наполнены разномастными мусорными мешками с чем попало. Маха подхватила палку с крючком, попросила:
– Ты мне только вытащить их помоги и разложить. А дальше я сама управлюсь.
Профессор не имел ничего против такого разделения труда.
Крыса тем временем осмотрела территорию и забилась в щель, отчаянно сигнализируя Славутичу, что она не на своей территории, что статуса у нее здесь вообще никакого нет, что она боится местных… Пришлось мысленно гладить ее по шерстке, посылая эмоциональную картинку, что недолго здесь пробудут, скоро уберутся, и вообще у тебя такой защитник, что все местные крысы перед тобой меньше блох.
Одновременно они вытаскивали и раскладывали рядами пакеты, которых оказалось удивительно много. Строгие длинные камеры, словно им было неприятно это зрелище, угрюмо замерли, отвернувшись. Солдаты на вахте слово держали.
Через полчаса Маха занялась потрошением и сортировкой отбросов. А Славутич достал бутылку водки и переместился в тень, вплотную к зданию. Крыса преданно перебежала за ним.
Профессор сосредоточился, опять представил ее как конечность и послал к стене. Крыса добежала и начала недоуменно смотреть вверх и в стороны, крутить хвостом. В сознании отразилось непонимание, чего же от нее хотят. Тогда он представил, что она входит в стену и продвигается дальше. В ответ крыса ткнулась носом в пыльный цемент, и профессора обдала волна такого удивления, что краска бросилась в лицо.
– Ну что же ты, Лариска?! Ты же крыса, грызун! Тебе же такие стены на один зуб, прогрызи да зайди, делов-то!
В ответ получил импульс испуга, совсем сбившего с толку. Крыса поразевала пасточку, покрутила головой, скребнув пару раз цемент, и вновь повернулась с эмоциональным рядом: «Я, конечно, буду грызть, но большей глупости и придумать невозможно!»
– Ну хорошо, что ты предлагаешь? – Славутич постарался расслабиться, убрать волевой контроль, но одновременно как-то ощущать животное.
Со стороны виделось – он то напрягался, морщился, шевеля бровями, то расслаблялся и отвешивал челюсть. Крыса в недоумении металась вдоль стены, окончательно сбитая с толку. Но вот вдруг наконец он понял, поймал момент ощущения. Словно мысленно закрыл глаза и позволил пальцу почесать там, где чесалось. И разом асфальт бросился к лицу, профессор дернул в страхе головой, но глаз не открыл, поняв, что смотрит Ларискиным взглядом. Длинное рыло перед глазами задергалось, розоватый с черным пятном пятачок пару раз отогнулся вверх. Поверхность вдоль стены оказалась испещрена целой сетью устойчивых запаховых дорожек. Лариска потянула носом, и асфальт вдруг мощно и уверенно понесся под ногами, словно ехал на мотоцикле.
