Но такого нельзя допустить! Нельзя! Ни за что! Но как? Она всего лишь маленькая девочка, а ни Дзинтона, ни Цукки, ни даже Карины нет рядом… Она попробует удержать его эффектором, если он начнет падать, но что, если не сумеет? Он большой и тяжелый, вместе с Кариной они бы его точно удержали, но в одиночку? Нет, надо по-другому. Но как?!
Борясь с накатывающими волнами тоски, она подошла к мужчине, встала рядом и крепко вцепилась в поручень перил. Надежная твердость железа успокаивала.
– Дядя… – несмело сказала она.
Сай неподвижно стоял на краю обрыва, чувствуя, как душный жаркий ветер треплет рубашку. Начинающееся опускаться к закату солнце раздражающе слепило глаза сразу с двух направлений – с неба и с океанской поверхности. Мыслей больше не осталось. Он не в состоянии и дальше выносить свою боль. С тех пор, как каменный пьедестал с телом Расумы опустился в огненное жерло крематория, прошла неделя – и душа упорно не желала исцеляться. Он даже отказался взять на работе отпуск на несколько дней, потому что страшился оставаться один в опустевшем доме. Но каждый вечер ему все равно приходилось возвращаться туда – в место, где каждая вещь все еще носила на себе отпечаток ее дыхания, ее веселого характера. Память продолжала терзать его и днем, и ночью, и ночью становилось хуже всего. Он метался на горячих простынях, и ему казалось, что стоит только повернуть голову, протянуть руку, чтобы ощутить ее упругое тело, услышать ровное сонное дыхание… Но ее больше нет. Обычная несправедливость – автокатастрофа, поздно нажатые тормоза, знак дорожного перехода, не защитивший ни ее, ни их еще не рожденную дочь. Несправедливость, так характерная для жизни, которую он более не в состоянии выносить.
Где-то там, позади, шумел Парк чудес, и тысячи людей беспечно развлекались всеми доступными способами. Завтра для них наступит новый рассвет, и новый день примет их в свои объятия. Сай пришел сюда в надежде, что сумеет вобрать в себя хоть капельку их счастья и безмятежности. Он ошибся. От вида беззаботно смеющихся мужчин и женщин камень на сердце лишь прибавил в весе.
Чувств больше не осталось. Лишь бесконечная серая тоска и боль затопили все вокруг, заставляя желать лишь одного: чтобы все кончилось как можно быстрее.
Он прислушался к себе. Да, все решено. Домой возвращаться незачем. Мелкие неоконченные дела больше не имеют никакого значения. Завещания он не оставляет, но сестра как-нибудь разберется и сама. И вообще, вряд ли мир рухнет после его смерти. Решение взвешено, обдумано и принято. Осталось лишь немного наклониться вперед, и силы гравитации довершат остальное.
Раздавшийся сзади и внезапно оборвавшийся дробный топот детских сандалий заставил его вздрогнуть от досады. Броситься с обрыва на глазах у ребенка – свинство чистой воды. Ничего. Дети – существа непоседливые, покрутится вокруг пару минут и умчится дальше по своим неотложным делам. Он потерпит.
За спиной – робкие шаги, тяжелое сбивчивое дыхание. Несмелый голос:
– Дядя…
– Да? – подавив раздражение, негромко спросил он, слегка повернув голову. – Что тебе нужно?
– Дядя, тебе очень плохо?
– Что? – от удивления он повернулся к девочке всем телом. – Но… откуда ты знаешь, молодая госпожа?
– Тебе очень плохо, я чувствую, – решительно сказала девочка, откидывая с глаз челку. – Дядя, так неправильно. Так нельзя. Почему тебе плохо?
– Беги по своим делам, молодая госпожа, – едва сдерживаясь, ровно произнес Сай. – Мои чувства тебя не касаются. Родители, наверное, тебя уже потеряли.
– Они умерли, – девочка зябко передернула плечами и, отвернувшись, стала смотреть вниз с обрыва, до белизны в костяшках вцепившись в поручень. – Они погибли в автокатастрофе.
– Вот как… – растерянно произнес Сай. Что-то непонятное шевельнулось в глубине океана тоски. Да, мир жесток и несправедлив. Все умирают именно тогда, когда должны жить и жить. И Расума, и их ребенок, который даже не успел родиться. Возможно, их дочь оказалась бы похожей на эту девочку. – Мне очень жаль, что так получилось, молодая госпожа. Прими мои соболезнования.
– Мама говорила, что в жизни всегда есть надежда. Что горе и печаль проходят, и жизнь продолжается. Дядя, я не хочу, чтобы тебе было так плохо, – она вскинула на него просящий взгляд. – Ты можешь улыбнуться? Пожалуйста?
– Нет, – покачал головой Сай. Тоска с новой силой нахлынула на него. Когда же девчонка уберется?
– А когда я жила дома с мамой, если я разбивала коленки или у меня болело горло, мама пела мне песенку про соловья. Она очень ее любила, – девочка не сводила с него умоляющего взгляда. – Хочешь, я спою ее тебе? Хочешь?
– Спой, молодая госпожа, – со вздохом произнес Сай. Очевидно, что от девчонки так просто не отделаться. Вот ведь привязалась… Но откуда она узнала, что ему плохо?
– Ага! – радостно кивнула та.
«Я хочу, чтобы ему стало радостно!» – загадала про себя Яна. Она верила, что если очень-очень верить в какое-то желание, то оно обязательно сбудется. Ну, может, не любое, но многие. Она отошла на два шага, повернулась и встала в позу, в которой, по ее представлениям, должны стоять настоящие певицы. Внезапно тоска незнакомого мужчины представилась ей в виде штормового моря, в котором огромные валы беспорядочно накатывают на берег, хлещут по гальке и с корнем вырывают смелые кусты травы, прорастающие между валунами. Она зажмурилась, чтобы глаза не мешали ей, потянулась вперед своими невидимыми руками – не так, чтобы ухватить, а так, чтобы обнять и ласково утешить – и запела.
Если боль и тоска сдавят сердце мое вдруг безмерно,
Я отправлюсь на юг, где прибой тихо берег грызет,
Там живет соловей в оперении скромном и сером,
Он поет по ночам, он не знает забот и хлопот.
Звезды ярко сияют ему с вышины, с небосвода,
Теплый ветер несет запах моря, листвы и цветов,
Безмятежно внимает его песнопеньям природа
И кружит в восхищении радостный вихрь лепестков.
…потянуться и разгладить тяжелые свинцовые волны… Обнять и приласкать, как могла приласкать мама… Прогнать прочь злую боль…
В рощу тихо приду, где живет соловей неприметный,
И усядусь на мох, наслаждаясь звучанием грез.
Соловей, соловей, друг надежный, простой, беззаветный,
Ты напой мне о звездах и сладостном запахе роз.
Ты напой мне о том, что однажды развеются тучи,
И о том, что когда-то уйдут и тоска, и печаль.
Продолжается жизнь, и сменяются долами кручи,
И прошедшие беды укроет забвенья вуаль.
…буря утихает, и валы уже меньше, и осталось совсем немного – только успокоить океан
