Вот о чём он думает: «Если бы знать, что наши души почивают в каком-то ином измерении! Может, я встретился бы где-то с Кириллом и успокоил его мятущуюся душу? Я перестал бы думать, что все мои деяния и память всего мира обо мне — не стоят одного дня реального существования, одного дня пребывания в этом мире и общения с ним! Я перестал бы думать, что мы — прах, вышедший из праха, что мы — светлая частичка мрака, готовая каждую секунду погаснуть, что мы — ничто, получившееся из ничего, и просто, пока дышим, строим замки из зыбучего песка, которые смывает волна времени.»
Я приподнялся с подушки, и, казалось, перестал дышать. Так они. эти, как их. обо мне? Что это за типы, озвучившие то, о чём я думал? Где они скрываются? Может, это бред моей головы, осенённой крепким виски? Голоса раздались вновь, и я затаил дыхание.
— Ты знаешь, Ромео, а ведь он прав! Почему бы Создателю не обнадёжить род человеческий и не сделать тайное — явным. Почему бы ему не раскрыть секрет вечных человеческих душ и те пороги, которых нужно достичь, чтобы стать бессмертными? Ведь тогда человеко-людей станет неизмеримо больше, чем человеко-скотов! Ой, Ромео! Кажется, я забыл выключить усилитель наших голосовых вибраторов! Смотри, он встаёт! Полундра, Ромео!
Я вскочил весь мокрый, голова нестерпимо болела. Я включил свет и с подозрительностью стал осматривать стены и потолок. Было тихо, и только холодильник тихонько потряхивало, как живое существо в лихорадке.
Я открыл дверцу и достал бутылку пива: нельзя пить столько виски, да ещё в одиночку! Так может «поехать крыша»!Ранним утром, когда воздух был ещё прохладен, я был на берегу. Я сбежал из номера, где ко мне стали приходить странные голоса, к вечной стихии. Как был, в шортах и майке, я пошёл в волны: они окатывали меня солёными брызгами, они качали меня на себе… Потом я мокрый выполз на песок возле лодки «Адмирал Нельсон» и лежал у самой воды, смотрел на солнце, поднявшееся над блюдом океана.
Глава 32. ДОРОГОЙ ЭПИЛОГА
Она походит на птицу с перебитым крылом: одна нога короче другой, маленького роста, высохшая — переваливается с больной ноги на здоровую, опираясь на палку. С первого взгляда видно, что она отжила своё, задержалась на этом свете благодаря неизвестно каким капризам природы.
Как все старые люди, она жалуется на зрение, слух, любит завести разговор на тему: «И зачем копчу ещё белый свет, путаюсь у вас под ногами?.» Но к своему дню рождения и ко Дню Победы — неизменно делает завивку в парикмахерской. Седых волос не красит. Как-то, оценивая работу парикмахеров перед большим зеркалом в прихожей, старая женщина рассматривала себя во весь рост и громко, чтобы родные слышали, сказала: «Огородное пугало!»
Её хороший аппетит доставляет ей страдания. Любит поесть вкусненькое, но всё, к чему она привыкла с молодых лет, особенно соления и квашеная капуста, — не по силам её желудку. Не отказывается Прасковья Ивановна и от рюмки водки или коньяка, при этом ругает жизнь с её несправедливостями: мол, к старости остаётся единственное удовольствие — поесть, а тут — и то нельзя, и это…
Старики угасают быстро, когда ко всему теряют интерес. Но этот вариант не для нашей героини. Каждый день Прасковья Ивановна смотрит «мыльные» сериалы и с нетерпением ожидает времени, когда экран оживёт красивыми персонажами с их нескончаемыми любовными коллизиями. Когда она одна, то включает звук на полную мощность и не скупится на комментарии, иногда реагирует на перипетии бурно: «Это ж надо! Вот пройдоха этот чёрт старый!»
В какое-то время старая женщина ещё пыталась вести активный образ жизни в доме. Этот период был наполнен для неё несчастьями — она сокрушалась по поводу своей несостоятельности до слёз. Но что делать — не привыкла она целыми днями сидетьв кресле без дела! Когда все уходили на работу, Прасковья брала тряпку в руки и принималась вытирать пыль. Поскольку швабры в квартире не было, а пылесосом пользоваться не умела, старая женщина наматывала половую тряпку на свою палку, с которой выходила на улицу, и мыла полы. Делалось это всё без огласки, поскольку её просили не заниматься уборкой.
О ЧП местного масштаба близкие узнавали, приходя с работы, по выключенному телевизору. Если сын не слышал из прихожей страстные монологи Хулио или Хуаниты, то уже знал: что-то произошло.
Мать сидела в тёмной комнате с трагическим лицом, отказывалась отвечать на вопросы, по её старческим щекам текли слёзы. Результаты её активности — опрокинутый горшок с цветами, разбитая напольная ваза или какие-нибудь другие осколки на полу.
Все дружно принимались её успокаивать, убеждать, что ничего страшного не произошло… Но она долго ещё не могла прийти в себя и бормотала что-то про «старую, никуда не годную колоду.»
Мать, бабушка и прабабушка — недавно ей исполнилось девяносто — она по- прежнему в прекрасной памяти и с хорошо сохранившейся речью. У неё за плечами война, трое детей, четверо внуков, одного из которых она потеряла, и пятеро правнуков. Умирать она не собирается, хотя частенько жалуется на то, что задержалась на земле…
Вечерами любит вспоминать жизнь прожитую, близких людей. Её истории из собственной жизни наводят на мысли, что человек изначально каким-то высшим судом «приговорён к жизни», а смерть — лишь постоянная его спутница, о которой он знает, но вовсе не обязан постоянно думать о ней; ведь люди живут вопреки всему, что с ними происходит…
Часто возвращается к своему детству, при этом напоминает: «Родители мои звали меня Пашка — быстрые ножки. Везде успевала и помощницей была славной!»
Могилку Вани в Алешках присматривает Раиса Сергеевна — бывшая жена Лёни. Несколько лет назад Прасковья побывала на родине вместе со своим старшим сыном Борей. Они оставили денег на приличное надгробие на могилу Вани. Паша не забывает напоминать своим, чтобы послали Раисе денег к Пасхе. Пусть в последнем приюте Вани появятся крашеные яйца и всё что положено в этот праздник. Но ездить в такую даль последние годы она уже не может. Её одолевают мысли о том, где она ляжет в землю, поэтому из последней своей поездки к мужу она привезла несколько мешочков земли с могилки, чтобы дети смогли сделать для неё надгробие на двоих с Ваней там, где живут сыновья, дочь и внуки…
В июне две тысячи девятого года Ивану Марчукову исполнится сто лет со дня рождения. Так и прожила она одна без малого сорок лет, и вся её первая жизнь прошла с Ваней, вторая — без него — всё ещё продолжается, и старая женщина ворчит по поводу того, что это уже вряд ли можно назвать жизнью, что ей пора уходить.
Но жизнь крепко обосновалась в ней, вопреки всему Паша всё ещё несёт груз прожитых лет, болея душой за детей и внуков. Глаза на её старческом лице по- прежнему излучают свет жизнелюбия — эти глаза не хотят сдаваться.
