— Абсолютно. Мои деловые отношения с компанией СНОАМ выдержат любую, самую тщательную, проверку. А сам подумал: «Пусть выдвигает против меня ложное обвинение и выставляет его напоказ. Я буду держаться твердо, как Прометей, повторяя: смотрите на меня, я оклеветан. Пусть тогда выставляет против меня любое обвинение, даже истинное. Великие дома не поверят второму нападению обвинителя, чье первое обвинение было ложным».
— Вне всякого сомнения, ваши книги будут подвергнуты самому тщательному изучению, — пробормотал граф.
— Почему император так интересуется Свободными?
— А вы бы хотели, чтобы он переключил внимание на что-нибудь другое? Ими интересуются сардукары, но не император. Им нужно практиковаться в убийствах, и они терпеть не могут, когда работа остается недоделанной.
«Чего он добивается, напоминая о том, что его поддерживают кровожадные убийцы?» — спросил себя барон.
— Дело всегда требовало определенного количества убийц, — сказал он вслух. — Но здесь получился явный перебор. Кто-то должен быть оставлен для работы со спайсом.
Граф коротко хохотнул.
— Вы думаете, что сможете использовать Свободных?
— Они никогда от этого не отказывались, — сказал барон. — Но убийства ожесточили остаток моего населения. Здесь я подхожу к другому варианту решения арракинской проблемы, дорогой мой Фенринг. И, должен признаться, я надеюсь, что он может вдохновить императора.
— Вот как?!
— Видите ли, дорогой граф, меня интересует тюремная планета императора — Салуза Вторая.
Граф пристально посмотрел на него.
— Какая же связь существует между Арраки и Салузой Второй? Барон увидел тревогу в глазах графа и сказал:
— Связи пока нет.
— Но?..
— Вы должны допустить, что здесь кроется возможность пополнения рабочей силы на Арраки, если использовать ее как планету-тюрьму.
— Вы предвидите увеличение числа заключенных?
— На Арраки были волнения, — сказал барон. — Мне приходилось жестоко подавлять их. В конце концов вам известно, какую цену мне пришлось заплатить этому треклятому Союзу за транспортировку объединенных сил на Арраки. Откуда-то ведь должны были взяться деньги.
— Я не советую вам использовать Арраки в качестве тюрьмы без разрешения императора.
— Конечно нет, — сказал барон, удивляясь ледяной холодности в тоне графа.
— И еще одно, — сказал граф. — Нам известно, что ментат герцога Лето, Зуфир Хават, не умер, а находится у вас на службе.
— Я не мог позволить себе упустить его.
— Вы солгали нашему командиру сардукаров, что Хават мертв.
— Это была ложь во спасение, дорогой граф. Мой желудок не позволяет мне выносить долгих споров с этим человеком.
— Хават действительно был предателем?
— К счастью, нет. Им был доктор Уйе, — барон вытер выступившую на шее испарину. — Лжедоктор. Вы должны понять меня, Фенринг, ведь я остался без ментата, и вам это известно. Мне никогда еще не приходилось оставаться без ментата. Это в высшей степени неудобно.
— Как же вам удалось уговорить Хавата переменить хозяина?
— Его герцог умер, — барон выдавил из себя улыбку. — От Хавата нельзя ждать неожиданностей, мой дорогой граф. Плоть ментата насыщена смертельным ядом. Мы добавляем ему в еду противоядие. Без противоядия яд подействовал бы, и Хават умер бы через несколько дней.
— Уберите противоядие!
— Но он нам полезен.
— Он знает слишком много из того, чего не должна знать ни одна человеческая душа!
— Вы сказали, что император не боится разоблачения…
— Не нужно со мной играть, барон.
— Когда я получаю приказ от императора, я подчиняюсь ему, — сказал барон.
— Вы считаете, что это моя собственная прихоть?
— А что же еще? Император облек меня своим доверием, Фенринг. Я избавил его от герцога.
— С помощью некоторого количества сардукаров.
— Где бы еще император нашел дом, который предоставил бы ему свою форму для сокрытия его участия в этом деле?
— Он задавал себе тот же вопрос, барон, и интонации его голоса при этом были несколько иными.
Барон внимательно изучал лицо Фенринга: плотно сжатые губы, напряженность во взгляде.
— Вот оно что! — сказал барон. — Надеюсь, император не верит в то, что сможет действовать в полной тайне от меня?
— Он надеется, что до этого не дойдет.
— Император не может верить в то, что я угрожаю ему! — барон позволил себе возвысить голос, вложив в него гнев и скорбь. При этом он подумал: «Пусть себе так считает. Пока я бью себя в грудь и каюсь в грехах, я могу возвести себя на трон!»
Голос графа был сух и сдержан, когда он сказал:
— Император верит в то, что ему подсказывают чувства.
— Осмелится ли император обвинить меня в предательстве перед Советом ландсраата? — В ожидании ответа барон задержал дыхание.
— Императору не нужно «осмеливаться»!
Барон отвернулся, чтобы скрыть выражение своего лица. «Это может случиться еще при моей жизни, — подумал он. — Пусть император обманывает меня! Я тоже не буду сидеть сложа руки. Великие дома соберутся под мои знамена подобно тому, как крестьяне сбегаются под гостеприимный кров. Они больше всего боятся, что имперские сардукары уничтожат их одного за другим.
— Император искренне надеется, что вы не дадите ему повод обвинить вас в предательстве.
Барон испугался, что не сможет удержаться от иронии, и потому позволил себе лишь обиженное выражение лица. Он преуспел в своем намерении.
— Я был самым лояльным подданным императора. Ваши слова обидели меня так, что даже выразить трудно.
— М-да! — сказал граф. Барон повернулся к гостю:
— Пора идти на арену.
— В самом деле…
Они молча вышли из конуса тишины и бок о бок миновали строй представителей малых домов в конце холла. Где-то прозвенел звонок, предупреждая о том, что представление начинается.
— Малые дома ждут, когда вы их поведете, — сказал граф. «Он вкладывает в свои слова двойной смысл», — подумал барон.
Он посмотрел на новый талисман, висящий над входом в холл, — голову быка и написанный маслом потрет старого герцога Атридеса. Их вид наполнил барона предощущением беды, и он подумал о том, что же могло побудить герцога Лето повесить в обеденной зале своего дворца на Каладане, а потом и на Арраки портрет отца и голову убившего его быка.
— У человечества есть… только одна… мм… наука, — сказал граф, когда они вместе с присоединившимися к ним людьми вышли из холла в комнату ожидания — узкое пространство с высокими окнами и потолком.
