Он внюхивался все тщательней и глубже, обследую каждый сантиметр телеги, и тут резкий дух: горький и приторный, винный и кровавый, что был совсем рядом с его любимым ароматом, перевернул сознание – это был запах того, того, так ненавистного, но так желанного, спущенного судьбой, но по чьему велению? Незнакомца, Тузик «закипел», и его и так лютая злоба дошла до белого колена; издав громкий рык он спрыгнул с телеги – и ловя всеми, фибрами собачей преданности: совсем «горячий» след; устремился в погоню.
Вдали показался тот самый незнакомец, который толкал впереди его Любку, Тузик немного притормозил и нацеливаясь на шею врага, подкрадывался с заду, ещё мгновение и его горло будет перегрызено в один миг, но девушка случайно обернулась и увидев собаку – громко-громко закричала: «Тузик! Спасай родимый!» Готфильд успел повернуться, и его хорошая реакция, вовремя, помогла сохранить ему свою шкуру, от прыгающего на него кобеля, Филипп быстро вбежал с дороги в лесную чащу, и стал спиной у первого попавшегося дерева, – в руках, тотчас, сверкнул армейский нож; шапка-ушанка Афанасия: большой, боксёрской перчаткой – укутала его правую руку.
– Ну что животное, давай! Посмотрим, какого цвета, – закричал он во всё горло.
Люба очень любила собаку и не хотела, чтобы её питомец пострадал, она обняла мохнатую шею друга и прослезила: «Тузик не надо, идём домой, Бог ему судья», Кобель облизал Любкино лицо и вывернув голову с её объятий, – это был первый раз, не считая далёкие времена щенячества, когда Тузик ослушался.
Собака не спеша, двинулась в сторону Филиппа, морду скрасил судьбоносный оскал, который обнажил огромные клыки; глаза налились кровью, леденящее душу горкотанье, пронизывало лесную тишь.
Ладошка Готфильда, которой он держал нож, пропотела, и по спине пробежали тысячи мурашек.
Теперь эти две: такие далёкие, но в чём-то родственные, противоборствующие души, встретились на «равных»; и хоть в каждом из них играли разные чувства – животный инстинкт был один на двоих: выжить и любой ценой.
А недалеко, из-за кустов, за ними наблюдала точно такая же: братская душа – тот самый волк, который всю дорогу незаметно следовал за Тузиком, и сейчас он был как та тень, что в любую секунду могла оказаться в гуще всех событий, Нет, он не собирался есть – ни Любку, ни собаку, ни того человека с ножом, он просто стоял и не спускал глаз, и не сомневался, что в любом случае: голодный не останется.
Тузик кинулся на противника с открытой пастью, но Филипп не растерялся: сразу сунул ему в зубы правую руку, Пасть кобеля набилась противным на вкус, свиркуном, и вонючий, пропитанный моликмором[30] мех, полез в саму глотку, но собака только прищурила глаза и замотала головой; в туже секунду Готфильд левой рукой, со всего маху, ударил его ножом в шею, Послышался металлический скрежет, и стальное лезвие скользнувши по пластине, прошло выше головы Тузика – железный ошейник с кованными шипами, спас от неминуемой смерти.
Пёс перекусил хват, и, поудобней: на всю пасть – вцепился в шапку, Послышался хруст костей – кобель давил челюстями: точно гидравлический пресс, на десять тонн, Филипп вскрикнул от боли, и его сверкающий взгляд: потух тупым взором – Тузик туго знал своё дело, и это было только начало; собака остервенело затрепала обмотанную руку и приподняв передние лапы – всем весом вложилась в укус; Готфильда дёрнуло: со стороны в сторону и он не удержав такого напора, кубарем покатился по тонтовой подстилке леса – салиннки полетели в одну сторону, он в другую, только шапка и осталась, в пасти у собаки, Вытолкав языком, противный мех сверкуна, кобель: не давая опомниться – прыгнул на лежащего Филиппа, но тот успел увернуться, и тут же, двадцати сантиметровое лезвие армейского ножа, залезло по самую рукоять, в левое бедро Тузика; но пёс боли не чувствовал, вся та злоба к незнакомцу затмила его сознание.
Кобель развернулся, и в тот миг впился в задницу встающего врага, и с рёвом трепанул его плоть – большой кусок мяса оказался в пасти, Филипп упал на живот, и с трудом перевернулся на спину; предательская боль: словно мать – окружила его своим вниманием; сладкий запах торибона, впрыснутый пламенной инъекцией, этой мачехи: божественным наслаждением, подпитал священную месть Тузика – с необычайной силой.
А подарком Готфильда, было скинутое с небес, колючее покрывало Азраила, которое надёжно окутало его тело: поломанные пальцы правой руки, большая дырка в заднице – граничило с шоковым состоянием, но эта грань, только стеклянная дверь, чтобы он мог не прозевать то, что ждало его дальше; ведь здесь был бой не на жизнь, а на смерть.
И никто не собирался брать пленных.
Только Филипп оказался на спине, первое что он увидел перед собой, это была разъярённая морда Тузика; с его пасти доносился, отрывистый, булькающий рык и через этот тлетворный оскал: слюни в вперемешку с кровью, капали на опухший нос врага.
И сейчас их взгляды пересеклись в последний раз, на этом белом свете, Собака медленно повела, задирая голову вверх – как неожиданно, Филипп схватил пса правой рукой за шею, одновременно пытаясь ударить его ножом в голову; кобель перехватил левую кисть, а через секунду и его правая, ловким движением, «клоритной» пасти, срезало словно бритвой; армейский клинок полетел далеко в кусты.
Филипп громко закричал и попытался сопротивляться: крутил телом и брыкал ногами, но Тузик не спешил – наслаждался, мучением незнакомца, но неожиданный, тревожный плач Любки – где там сзади, всколыхнул его сознание; Тузик только повернул голову, и убедившись, что с ней всё нормально, всем своим весом, со всей злобой, за всех и от себя, и от безмерной любови к Любке – разодрал грудную клетку Готфильда, где показалось ещё бьющееся сердце: этого незнакомца, который посягнул на святое святых, этой мохнатой души.
Филипп лежал на земле весь в крови, и пока ещё, его не покинуло сознание, он с последних сил громко закричал и резко подняв голову, схватил собаку, зубами за нос, но для кобеля это было словно укус комара; и в тотчас ещё бьющееся сердце врага, оказалось в пасти Тузика.
Любка никогда не видела своего питомца в таком гневе, и даже немного перепугалась: «Тузик хватит! Не надо больше, он всё равно уже мёртвый, Идём домой», Пёс повернул голову в сторону девушки, и тут же спрятал свой устрашающий оскал, но в середине его, все ещё бурлила ненависть к этому человеку, и она не давала ему покоя – это был второй раз, когда он не послушал Любку.
Тело было разорвано на малейшие фрагменты: лёгкие и остальной ливер висели на соседних кустах, а сердце: для пущей надёжности – Тузик съел; голову он же поднёс и гордо кинул под ноги девушке, «Ты мой хороший! Спаситель, ты мой», – слезила Любка и поцеловала Тузика в кровоточащий нос.
