— Ну, начал бы я с того, что послал нафиг сказки про Путь Справедливости, — небрежно бросил он. Интересно, что скажет на такое столп общественного строя? Столп молчал, и Олег волей-неволей продолжил: — Дурацкая идеология сейчас нам только мешает. Нет, оно да, Великая Революция и все такое, но времена меняются. И капитализм сейчас не тот, и мы другие, — он помолчал, собираясь с мыслями. — Значит, первое, что бы я сделал – отменил бы Путь Справедливости. Не сразу, конечно, твердолобых хватает, но постепенно, лет за десять-пятнадцать, все бы свыклись. Тем временем начал бы эксперименты – так бы их назвали – с применением в народном хозяйстве элементов капитализма. Ну, придумали бы что-нибудь поблагозвучнее…
— Свободу слова бы ввел, свободу совести, — как бы про себя пробормотал Шварцман.
— Обижаете, Павел Семенович, такими провокациями, — хмыкнул Олег. — Какая там свобода слова! Она нам еще долго не потребуется. Люди привыкли жить, как укажут. Если их враз на свободу отпустить, с ума ведь сойдут. Нет, без нее вполне бы пережили. Впрочем, возможно, видимость создать полезно, в первую очередь в расчете на Сахару. Скажем, либеральная независимая газетка, где печатались бы разгромные статьи по любому поводу. Что-нибудь типа «Новостей народных избранников» или «Художественного листка» вполне можно задействовать. Они бы печатали, мы бы не реагировали. И пар бы выходил, и нам неприятностей меньше. Но это так, мишура, — внезапно Олег зло лягнул пяткой ни в чем не повинную скамейку. — Павел Семенович, вы на полном серьезе спрашиваете, что бы я стал делать? При Хранителях-то? Сейчас фантазировать можно сколько угодно, но при них я бы делал то, что надо им. А чего им захочется… Не Народным Председателем я бы стал при них, а марионеткой. Совсем как Треморов сейчас. Верно ведь, что он тоже под их дудку пляшет, да? И вы даже здесь с оглядочкой, не слышат ли они нас….
— Ох, и наглец же ты, парень, — меланхолично заметил Шварцман. — Замашки у тебя вполне… Треморова такое положение устраивает, а тебя, значит, нет?
— Поймите меня правильно, Павел Семенович, — откликнулся Олег. — Я ничего не имею против Хранителей лично. Парень, что со мной работает, мне даже нравится – умный, деликатный, всегда на отвлеченные темы потрепаться может. Но не в личных симпатиях дело. Нельзя строить государственную власть на такой основе. Люди теряют инициативу, полагаясь на указку сверху, а если инициативу теряет глава государства… Нет, не пошел бы я в Народные Председатели. Зачем вы вообще завели разговор, Павел Семенович? Зачем сюда явились, почему к себе не вызвали? Не для того же, в самом деле, чтобы провокацию устроить и на антинародные разговорчики раскрутить.
Ну все. Сейчас Шварцман либо окончательно ошалеет от моей наглости, и я огребу пожизненный волчий билет, если не хуже, либо наконец-то расколется, зачем я ему потребовался. Я бы на его месте ошалел.
— Я свое отыграл, Олег, — медленно ответил начальник Канцелярии. — Ты многое слышал – значит, наверняка слышал, и что мне осталось недолго. Не так важно, уйду я сам или же мне помогут. Но вот беда – всю жизнь я делал свое дело, хорошее ли, плохое ли, но делал, и при том полагал, что действую на благо своей страны. Да, я предавал, посылал людей на смерть, шел по головам, ломал хребты врагам… Но я всегда помнил, ради чего я живу и борюсь. А вот Сашка Треморов, похоже, и не знал никогда. Для него власть – лишь потребность, такая же, как еда и воздух. Он наслаждается своим могуществом, и ему глубоко наплевать, что станет со страной и людьми. Хранители для него – отличный шанс удержаться у власти, пусть неполноценной, но все равно огромной, и он с радостью продолжит работать на них до самой смерти. Я – нет. Сашка меня знает как облупленного, так что перспектив у меня не просматривается. Скажи мне… Скажи мне, Олег, а станешь ли ты Народным Председателем, если я, лично я, предложу?
Олег потер глаза и еще раз прокрутил в голове последнюю фразу собеседника. Нет, все ясно и недвусмысленно. Вот сумасшествие так сумасшествие, подумалось ему. Из завснабов в Нарпреды – ну ничего себе перспективочка! Крыша едет по полной программе. Пан или пропал, вот в чем вопрос. Только уже не Шварцману на него отвечать. Если речь не о провокации – а провоцировать мелкую сошку начальнику Канцелярии совершенно незачем – то он вполне серьезен. Но чтобы сыграть в его игру, потребуется куда больше, чем везение.
Он вздохнул.
— Предположим, я верю, что вы говорите серьезно. Но скажите, Павел Семенович, почему вы предлагаете такое мне? Не верю, что просто за красивые глаза. Мы и знакомы-то меньше года. Наверняка у вас есть немало проверенных и надежных людей, которые понимают в политике куда больше меня. И что делать с Хранителями? Разве они позволят?
— Ты и не представляешь, Олег… хм, Захарович, как ты похож на меня пятнадцать лет назад, когда я еще не успел стать начальником Канцелярии, — Олегу показалось, что в глазах Шварцмана мелькнуло ехидное выражение. — Не мордой похож, конечно, а тем, как думаешь и на мир смотришь. Разумеется, я о тебе все знаю, ну, или почти все. Ты мне подходишь. Почему именно ты? Ну, можешь считать, что я сентиментален. А о Хранителях не беспокойся, они мое дело. В общем, ответа прямо сейчас я от тебя не жду. Можешь отказаться. Карьера в Канцелярии тогда тебе больше не светит, но зато и риска никакого. А если согласишься, то пути назад не останется. Думай, но недолго. Не позже послезавтрашнего утра помиришься с Арсением и передашь ему свое решение. Все на сегодня. Счастливо.
Начальник Канцелярии грузно поднялся со скамьи и зашагал по аллее в сторону стоянки, ссутулившись и заложив руки в карманы брюк. Олег обхватил себя руками и поежился. Несмотря на поднимающееся к зениту солнце и все усиливающуюся жару, ему стало зябко. Что вдруг старому волку вожжа под хвост попала?
Ну, до послезавтрашнего утра еще есть время подумать. Хотя… каков будет ответ, понятно уже сейчас.
* * *
Кресло консоли управления удобно охватывает тело, плывущее в искусственной невесомости. Руки неподвижно лежат на подлокотниках, и только пальцы слегка двигаются, управляя перемещениями невидимой камеры. Зрачки под закрытыми веками мечутся, бессмысленно пытаясь сфокусироваться на картинке, непонятно как транслирующейся непосредственно на сетчатку. Что же все-таки выступает в качестве проектора? Нет, не сейчас. Отогнать несвоевременную мысль и сосредоточиться на действии. Камеру чуть выше… нет, здесь обзор закрывает ветка, чуть левее… вот так. Небольшое увеличение…
В подъехавшем колесном фургоне – трое. Перед тем, как выпрыгнуть из кабины, двое торопливо натягивают на лица лыжные шапочки с прорезями, словно украденные из южных кинобоевиков. Кромешная ночь, только тускло горит лампа в плафоне над будкой сторожа, и со стороны разглядеть лица даже без масок не сможет ни один человек. Но ночные гости не хотят рисковать. В их планы пока что не входит возвращение за решетку.
