Я подключил машину в сеть, подвинул ногой пуфик.
Переделка Наавы была ничтожной: впаяли в схему дополнительные блоки памяти да свели многочисленные жилы, змеившиеся когда-то к узлам корабля, в один кабель, напрямую связанный с Информаторием.
Сначала ожил фасеточный глаз, будто Наава невесело подмигнула половиной лица. Осторожные точки забегали в многоцветий зрачков второй «фасетки». Полыхнул и погас колоратор — словно бы распахнулся на миг безмолвный рот. Глухим вздохом прошелестел сигнал проверки:
— Раз. Два. Три. Раз… Раз… Кто вы?
Конечно, голос у нее был женский. Живой, едва заметно картавящий. И проникновенный, как у кинозвезды. Интересно, а логика у нее тоже женская?
— Простите, что-то мешает в левом боку… Молектроника? Это ново для меня, раньше такой не было.
Суммирую. Ух, щекотно… Сейчас притерплюсь. Современная информация… Зачем? Я ведь так безнадежно устарела за сто десять лет!
Я молчал, давая ей возможность высказаться. Наава перераспределила огоньки в зрачках — будто повела взглядом по стенам:
— Вещи у вас немногословны. Это кабинет? Все уставлено древностями, книгами. И ничего для исследований. Вы — писатель?
Что ж. Она была недалека от истины.
— Историк. Специализируюсь на двадцатом — двадцать первом веках.
— Специалист? — подхватила она с издевкой. — Значит, вы ничего об этих веках не знаете.
— Остальные знают еще меньше.
— Это вас кое-как оправдывает.
— Надеюсь, с твоей… с вашей помощью…
— Говорите «ты» — не обижусь.
Я набрал полную грудь воздуха:
— Раскрой людям тайну «Тополя»!
— Никакой тайны, два несчастных человека… Но я этого не понимаю… — Последние слова Наава прошелестела убывающим трагическим шепотом. И добавила вполне деловито: — Читайте отчет.
— Читал, а толку-то? Пропуски, паузы, будто впоследствии подчищено. Скажи на милость, ну почему звездолет не смог разогнаться?
— Цитирую: «Необратимый процесс. Катапультирован реактор. Сто лет инерционной орбиты! Будем держаться. И надеяться. Прощайте, люди. Прощай, Земля. Командир Эдель Синяев. Второй пилот Максим Радченко».
— Кстати, Радченко ведь был стажером?
— Командир считал. Мак выдержал экзамен.
— И два пилота растерялись в простейшей ситуации? Нет, тут что-то не так. Убежден, ты знаешь чуточку больше, чем говоришь.
— Больше, меньше — какая разница? Вы и сами отлично вызубрили отчет… Истина принадлежит м н е. Моей памяти.
— Нет. Каждому человеку и всему человечеству.
— Интересно, где человечество было век назад. Впрочем, вы, белковые, никогда не отличались быстродействием…
— Однако, поверь, почти не страдали от этого. Ведь у нас есть вы, кристаллические!
— Я ничего не понимаю в истории «Тополя». Цепь безрассудств и отсутствие логики.
— Машинной.
— У этих двоих и вашей человеческой не хватало… Они… — Наава сделала эффектную паузу. — Они даже дрались. Он его — р-раз! А тот рукой выпад — и ладонью по горлу!
Цветовое пятно в экране колоратора собралось в пятачок и почти притухло — Наава скорбно поджала «губы». Хотелось бы мне знать, кто обучал ее провинциальной мелодраме. По-моему, предки излишнее значение придавали эмоциональной окраске информации. Без нее вычислительные машины почему-то считались обделенными.
— Послушай, ты бы не могла объяснить, из-за чего… — я поискал слово, — вся эта кутерьма?
— Не могли разделить биостат. Он мог спасти только одного.
— Неустойчивая психика? Странно. Оба прекрасно справились с тестами общей совместимости.
— На Земле!
— Какая разница? Для тренированного-то экипажа?
— Космос — вот единственный и надежный тест человечеству! — с пафосом воскликнула моя, мягко выражаясь, не очень уравновешенная собеседница.
Положительно, разговор не получался. Но я решил дожать:
— А ты, прости, не ошибаешься?
— Исключено. Оба вели дневники.
— Которые хранятся в твоей мнемотеке?
— В чьей же еще? Два электронных мозга на корабле — слишком большая роскошь.
— Они не догадывались, что вели записи в одну тетрадь, чуть ли не на одну страницу?
— Им было не до того. Каждый слушал только себя…
Разговор опять иссяк. Задумавшись, я откинулся на пуфике, заложил руки за голову, прихватил сцепленными пальцами волосы на затылке и машинально подергивал их, словно пробуя прочность шевелюры. Гляжу, моя Наава изумленно «распахивает» свои трагические «фасетки» и ни с того ни с сего начинает светиться, рдеть, пылать румянцем (других слов не подберу!), улыбается полным спектром весенней зелени и, слегка заикаясь, лепечет:
— Ладно, специалист. Слушайте. Может, и я наконец чего-нибудь пойму!
Степь дышала легко и тревожно. Недавно окончился дождь. Заходящее солнце продавило линию горизонта, сплющилось и затанцевало в струйках марева, как кипящая водяная капля на раскаленной плите. Воздух томился ожиданием — казалось, из-за мезозойских холмиков, под которыми упрятан комплекс наземного обслуживания, вот-вот выползет гребень флегматичного бронтозавра…
«А студент не торопится», — подумал командир, посмотрев на часы. За его спиной по-живому прислушивался к зову первобытной степи «Тополь». Сколько парсеков они уже истопали вместе! И вот последний полет.
Пилоту предписан заслуженный отдых, корабль детишкам на потеху выставят где-нибудь в углу дворовой площадки. А ведь мог бы еще ходить: крепко их строили в наше время! В свой последний полет командир пришел, как всегда, за четыре часа до старта и успел облазать все хитрые закоулки корабля. Будь его воля, он бы и броню магнитопластика сдвинул, чтоб хорошенько прозондировать реактор. Не то чтобы он не доверял автоматам. Просто не мог улететь, самолично не опробовав работу всех механизмов. Теперешняя молодежь впархивает в кабину секунда в секунду, пристегивается к креслу и, отключившись от Земли, мгновенно сживается с пустотой и звездами. Иногда Эдель побаивался этих «звездных мальчиков», без отрешенности и фанатизма перешагивающих комингс корабля и холодно задраивающих за собой люк, который его, Эделя Синяева, прозванного журналистами гением Малой Вселенной, немедленно отрезает от мира и оставляет наедине с Космосом, а значит, с самим собой: для него Космос так и не стал привычкой.
В звездоплаватели Эдель пришел уже прославленным на весь мир. «Человек-компьютер», «Живым сквозь пламя», «Руки, усмирившие взрыв», «Оседлавший ракету» — господи, чего только в свое время не прокричали о нем газеты. А все было гораздо проще.
В семнадцать лет Эдель еще не помышлял о Космосе. Он отлично водил тяжелые грузовозы и в шестимесячную послешкольную практику попросился на полигон потому, что не хотел расставаться с машинами.
