— Привет, милая?
— Привет, мам.
— Что сегодня нового? — спросила мать, по обыкновению интересовавшаяся очередными прорывами и идеями.
Она как тайный советник всегда хотела быть в курсе всех событий и деталей, сказывалась старая привычка, обязательно, даже если Пелагея не хотела, давала свою оценку. Иногда даже подбрасывала интересные идеи.
— Сегодня? Сегодня, наконец, запустили лабораторию, — медленно ответила Пелагея, словно они эти лаборатории запускают каждый день по несколько раз.
Виолетта заметила, что дочь, отвечая ей, оставалась глубоко в своих мыслях, словно скрываясь там, чтобы не сказать лишнего.
«Это так она ответила о лаборатории, которую мечтала поднять больше года? — удивилась мать. — Еще несколько месяцев назад она весь вечер рассказывала, с каким трудом им удалось завербовать врачей».
— Лабораторию Тро…, - Виолетта попыталась вспомнить название.
— Крони, — спокойно поправила ее Пелагея. — Это та самая лаборатория нейротехнологий при медицинском центре Крони, которая свернула исследования с самого начала столкновения.
Виолетта даже вспомнила рассказы дочери, что в центре Крони попросту некому стало работать. Специалисты, пережившие деградационный период, стали ближе к людям и дальше от науки. Но врачей все равно не хватало. Кроме того, была отключена сеть, а все оборудование лаборатории управлялось от компьютеров интегрированных в нее.
Врачи, на которых вышла Пелагея, согласились инициировать восстановление лаборатории. Штаб завез несколько «заплесневелых арифмометров», так между собой они называли старинные персоналки, которые удалось найти. Они могли работать вне зависимости от наличия сети. Через них инженеры штаба развернули локальную сеть, в которой запустили все необходимое медицинское и научное оборудование. Отсутствие общей сети штабу было даже на руку, так как исключало контроль над деятельностью лаборатории извне.
Виолетта помогла дочери привести одежду в порядок.
— Где-то ты испачкалась, — суетливо сказала она, увидев следы на шарфе. — Чем это? — она принялась разглядывать.
— А что там такое? — Старательно укладывая шарф, Пелагея все-таки не заметила ничего необычного. Она тоже посмотрела на шарф. — Наверное, помада, — равнодушно произнесла она.
— Как это? — удивилась мать.
— Глаза слезились, — ответила Пелагея.
— До подбородка?
— Просто… Да и ветер сегодня сильный и прохладный, — прервала первую мысль Пелагея.
— Пел, ты устала, — поинтересовалась Виолетта, глядя на бледную, хотя и только что с улицы, дочь.
— Не столько устала, сколько… — они прошли в комнату. — Садись, мам, расскажу, — предложила Виолетта. — Сегодня разговаривала с Глебом. Дядя Ярик умер.
Виолетта на какое-то мгновение замерла, не дышала, не моргала, даже не думала. Только взгляд медленно сполз с лица дочери и остановился на окне, вчитываясь в толщу воздуха перед ним. Ничего за окном она сейчас не видела. Потом она так же медленно вдохнула, словно делая это потяжелевшими глазами, и спокойно выдохнула.
— Ну, вот, — сорвалось с губ. И через паузу: — Таких людей единицы.
Виолетта почему-то мгновенно припомнила себе все, что мог бы припомнить ей Ярик, но так и не сделал этого.
Пелагея подошла к матери и прислонила ее голову к себе.
— Ты расстроилась? — спросила она.
— Мы так и не успели сходить к тебе в Чашу, чтобы еще раз увидеть друг друга, — ответила мать. — Ты передавала ли им привет, дочь?
— Конечно, мам, — тихонько сказала Пелагея.
— Да я знаю, что передавала, — ответила чуть погодя Виолетта. — Так. Спросила. Чтоб себя, наверное, успокоить.
— Все будет хорошо, мам. Так должно было быть, — попыталась утешить ее дочь.
— Конечно. Но чем ближе это самое «должно», тем страшнее становится.
— Ты боишься? Ты же всегда говорила, что это глупо бояться того, что неминуемо случится.
— Говорила. Я же не смерти боюсь.
— А чего тогда? — осторожно поинтересовалась Пела, боясь глубже расстроить мать.
— За вас. За тебя и Эви, — откуда-то из прострации отвечала Виолетта. — Даже не зная, жива она или нет, я по-прежнему за нее боюсь. А со страхом ничего нельзя поделать. Можно привыкнуть к старости, к холоду, к боли. Можно делать вид, что не замечаешь их. Можно даже действительно не замечать их. Но нельзя привыкнуть к страху. Времена-то вон какие непонятные настали.
Они поговорили еще некоторое время, потом немного помолчали, пока Виолетта не предложила помянуть ушедшего друга.
* * *
Суета все еще не рассасывалась, несмотря на довольно позднее время. Глеб тоже задерживался в штабе. Он вызвал соединение с третьим штабом.
— Чаша на связи. Как нас слышите? — ответили на вызов.
— Слышим отлично. Привет Орест.
— Привет Глеб. Есть новости?
— Да, не то чтобы новости… так, просто, революция маленькая. Лаша там есть поблизости?
— Что еще за революция? — встрепенулся Орест.
— Расслабься! Все нормально! Минут через десять собери народ, пожалуйста, у моста. Ладно?
— ОК, — медленно сказал Орест, так и не поняв хорошие или плохие новости их ждут.
Он позвал Пелагею и остальных.
— Что у вас там? — прибежала озадаченная Пелагея.
«Орест, похоже, не смог просто позвать людей и уже нарассказывал разных глупостей», — подумал Глеб, увидев обеспокоенную Пелагею.
— Пока еще ничего, минут через десять только. У вас как?
— Разгребаем документацию в лаборатории.
— В лаборатории? В какой? — не понял Глеб.
— Ага! В какой, ему! Только после вашей революции!
— Хм. Вот вы, значит, какие стали? — улыбнулся Глеб. — Ну, ладно.
— Мать передавала тебе и семье соболезнования. Когда похоронили? — перешла на спокойную интонацию Пелагея, вспомнив, что мать очень просила передать Глебу и Нонне, что она переживает утрату вместе с ними.
— На прошлой неделе. Позавчера вот девять дней было. На кладбище были. Холодно, ветер, снег срывался. Но мама тоже была, — ответил Глеб.
— Тетя Нонна всегда была сильной. Моя мама жалеет, что отца твоего уже не успела больше увидеть, — добавила Пелагея.
— Да. С тех пор как вы уехали, мы больше ни разу не встречались, — не спеша, проговорил Глеб.
— Живьем не встречались! А так-то на видеомостах виделись, пиры пировали, — попыталась подбодрить его Пелагея.
— Это тоже когда было? Свободной связи сколько уже нет! Да! Уже тридцать лет я вижу тебя только на картинках. Да, я помню. Вы тогда с праздника зашли к нам в гости, мы не ходили в тот год, мама болела, и Эвелина все рассказывала про какого-то мальчика, которому она подарила цветы. А потом вы уехали.
