… И еще вот что было. Час назад Буров, практичный человек, не упускающий своего, включил запись ВсеМузыки. А теперь подошел к панели, перемотал пленку, включил на воспроизведение: послушать снова. Посмаковать почсле шампанского. И — ничего. Не записалось!
Тот «эффект привидений»: видеть можно, снять нельзя.
Может, она и не из динамиков звучала, ВсеМузыка — в душах?..
3.
Панкратова так обеспокоило то предчувствие… предначертание? — под ВсеМузыку, второй концерт, что он раньше других ушел с Капитанского Мостика, вышел за проходную, достал мобильник (под Шаром он не работал), набрал номер квартиры Васюков, где встречало Новый год его семейство. После многих гудков ответил протяжно, почти зевком сонный женский голос:
— Да-а-а… ну, что ты, Анатолий, в такую рань!
— Это не Анатолий, это Панкратов. С Новым годом, Александра Филипповна. — Они были знакомы только чуть, виделись раз или два. — Ну, как вы там, как там мои? — Спят… — голос оживился. — Гуляли, проводили, встретили, плясали, хоровод водили, теперь спим без задних ног. Разбудить Алю?
— М-м… не надо. («Все в порядке, чего я паниковал.»)
— А вы там как? Управились?..
— Да. И тоже выпили.
— Михаил Аркадьевич, — голос Саши стал приглушеннее, интимнее, — ваши парни это что-то. Я тоже хочу таких. Согласна на двойню.
«Мне Аля голову открутит. И не только…» — чуть не ответил Миша, но сразу спохватился; ответ «Но мы же ей не скажем.» — можно было предвидеть. Сказал:
— Ну… я расскажу Анатолию Андреевичу, как это делается. Поделюсь опытом.
— Да-а? И все?.. — в дальней трубке звучало сплошное разочарование.
«Во бабы пошли! — крутил головой Панкратов, возвращаясь в зону, в башню, домой. — Но что же это было?..»
— Ты что невесел? — спросил Миша НетСурьеза, когда они вдвоем поднимались в лифте к себе уровень 7,5; отсыпаться. — Такое дело удалось, а ты не ликуешь. Даже не улыбнулся ни разу, я наблюдал.
— Сразу удалось, потому и не ликую. Не доверяй успеху, приходящему сразу — тем более такому громадному. Не обнаружились слабины, темные места. Потом еще всплывут…
— Всплывут, так разберемся. — Миша обнял его за худые плечи; к нему снова вернулось состояние счастливого изнеможения, будто после хорошей любви; в голове звонко и пусто, хотелось смеяться и плакать. — После такого дела мы с чем хошь разберемся. Слушай, это же поболе того, что делается во Вселенной: Творение Вещества!..
— Она его творит каждый цикл. Наверно, так же.
— Так ведь не в начале цикла и не где-то там и ковды, а в заданном месте в заданное время! Где мы захотели. Ты бога когда-нибудь видел?
— Не пришлось.
— Придешь к себе, посмотри в зеркало.
НетСурьез, наконец, слабо усмехнулся:
— Ну, это завтра, когда бриться буду. Сегодня я до ванной и не доберусь.
— Ничего, — проницательно заметил Миша. — Подопрет плечом, доведет до ванной, искупает и спать уложит…
— Кто?
— Ладно придуриваться-то — «кто». А то сам не знаешь. Наверняка ждет тебя сейчас Нина Николаевна… на что спорим?
Тот промолчал. Хорошо бы, чтоб в пустой комнате, бывшем кабинете, его ждала та, для которой он Иван. Просто Ваня.
4.
Варфоломей Дормидонтович трясся в первом утреннем троллейбусе, пустом и холодном, к себе — верней, в квартиру Пеца — на Пушкинскую. Перед этим он все-таки сгулял в полумраке на речной мыс к занесенному снегом холмику с двумя пирамидками, постоял там, мысленно отчитался перед Вэ-Вэ и Корневым.
«Вот и произошел Контакт. Даже не то слово, он произошел еще в Таращанске. И не в том дело, что теперь область Контакта Вселенных расширилась, не считая в башни и Овечьего ущелья, только на полигоне она теперь — миллион с лихвой физических квадратных километров; и вещественных. Но он отныне — настоящий. Разумный.»
Мутнел за замерзшими окнами поздний январский рассвет; вирисовывались в нем домики окраины и бетонные столбы.
«А ВсеМузыка означает, что мы замечены. Неразличимый Контакт был и до сей поры — обширней и мощнее различимого. Именно от него пришли сюда Иорданцев и Имярек Имярекович, Дусик Климов… да, пожалуй, и я — раньше их всех. Зашел к Валерьян Вениаминычу попить чайку. Люди с земными судьбами, но глобальными, а то и вселенскими идеями и знаниями. Да и Миша Панкратов с его Ловушками тоже, ведь с них все пошло. Но коли так… коли так!.. — у Любарского вдруг дух перехватило от блистательного завершения этой мысли. — Коли так, раз все ОТТУДА, то наши дела и действия равновелики с Дрейом М31! А!.. Рубите мне голову, равновелики. Да может быть, и тот мой сумесшедший полет из Овечьего, обезьяньи прыжки по этажам с ломом наперевес — тоже.
… тот страшный Контакт, коий я, как сумел, предотвратил, мог исполниться. Мог. Вполне. По-дурному. Допуская Вселенский Ум, мы тем самым допускаем и возможную ВсеДурь, Вселенскую Глупость — в заглавных буквах в силу ее масштабов. Как и у людей. Одно без другого не бывает, это как свет и тень.
… далее во Вселенной в этом месте все образовалось бы. Конструктивно, по-умному «дыра с Шаром» наполнилась бы новым содержанием. Но только без нас. Без Земли и без Солнца. Обошлись бы как-то две Вселенные без «незаменимых» людишек… Но нынешний Контакт, как хотите, того гораздо НАСТОЯЩЕЕ. Контакт не в разрушении и уничтожении, а в созидании. Да еще и настолько гармоничном, что в музыку творение Материка выплеснулось!.. Как хотите, но это выше. И мы есть и дальше будем. Теперь-то уж точно, мадам, вы без нас не обойдетесь!..»
И он подмигнул вверх. Давно Любарскому не было так покойно и уютно, как сейчас — в промерзшем и тряском троллейбусе.
«От смерти Корнева и Пеца, от разрушительного Шаротряса, от начала моего директорства минуло три с половиной месяца, 15 недель. Это по земному счету. Даже по счету для «верхних» НИИвцев со средним К12 тоже не так и много, три годика. А произошло… мы сделали? — столько, сколько не втиснешь и в геологическую эру. Мы сделали? Ой ли! С такой легкостью все давалось. А если что и не выходило, ошибались — то именно так, чтобы раззадориться на еще более крупное. Вот и Дробление это — после моего жуткого открытия на дискете и полета. Как-то оно все волново: то вниз, то вверх. Как в старой песне:
Судьба играет человеком,
она изменщица всегда:
то вознесет его высоко,
то бросит в бездну без стыда.
А ведь тут не человеком играет Вселенная-судьба, мирами…»
Любарский откинулся к спинке сиденья. «Ясно, что далее развернутся еще более крупные дела и события. И драматические — для нас, малых. При таком ВсеРазмахе от этого не увернешься… Жаль, конечно, обидно. Постой, но почему — обидно? Почему не обидно быть крохотными тельцами на глиняном шарике в космической пустоте — а вот быть частью чего-то… или Кого-то? — несравнимо более мощного, огромно-мудрого, цельного, ему, понимаете ли, обидно! Мы-ста. Я-ста. Пусть даже обдирая себе бока местными драмами.»
