Осенью Сергей Леонидович вернулся в Москву и начал работать над новой идеей. Он направил правительству докладную записку «О влиянии незамерзающей полыньи в полярных морях на состояние земной атмосферы и на возможное образование воздушных потоков».
Сергей Леонидович взял в Гидропроекте отпуск и занялся приведением в порядок своих архивов. Его загорелое лицо, покрытое похожими на рубцы морщинами, было теперь более сковано, чем обычно. Несмотря на внешнее спокойствие Сергея Леонидовича, его жена Серафима Ивановна отлично понимала внутреннее состояние мужа.
Как всегда, супруги виделись мало. Серафима Ивановна была директором одного из вузов столицы и встречалась с Сергеем Леонидовичем или поздно вечером, или рано утром.
У супругов Карцевых было заведено утренний кофе пить вместе. В эти часы они всегда вспоминали о сыне, переживали его невзгоды. Вместе радовались они, когда с полярной стройки сообщили, что ледяной мол готов и перерезал Карское море на две части.
Потом долго ждали вскрытия льдов. И чем дольше ждали, тем тревожнее им было. Выступление профессора Сметанкина в центральной газете, потребовавшего уничтожить мол, поразило стариков. С еще большим волнением ждали они новых известий.
Сергей Леонидович, ожидая Серафиму Ивановну, сидел за столом. Перед ним лежала газета, только что вынутая из почтового ящика.
Высокая, полная, почти совершенно седая, но быстрая в движениях, — чем то напоминала сына, — Серафима Ивановна вошла в столовую.
— Опять налил кофе сам? Ждешь меня, а потом будешь пить холодный кофе. Дай я тебе налью крепкого и горячего. Газеты вынул? От Волкова тебе ничего нет? — Ее низкий, громкий голос звучал сегодня несколько необычно. Она решительно выплеснула остывший кофе из стакана мужа в полоскательницу, налила горячего.
— Конечно, цикория не положил, — ворчала она. — Ты поедешь в Гидропроект? Нет? Будешь книгу кончать? Кто бы мне такой творческий отпуск предоставил? Вертишься как белка в колесе. Ну, читай… Как там у Алеши? — решилась она, наконец, задать главный вопрос.
Сергей Леонидович прекрасно знал, сколько материнской тревоги скрыто за привычными интонациями и фразами. Он начал читать тем всегда намеренно тихим голосом, который заставлял собеседника переспросить и потом внимательно слушать следующие фразы.
— «Льды вскрылись севернее ледяного мола… Корабли вышли в обход мола… Неутешительные прогнозы океанологов. Изучение льдов Карского моря в новых, созданных молом условиях обогащает науку…»
— Приговор судебный сыну родному вот так же, наверное, читают, таким же голосом, — сердито сказала Серафима Ивановна и полезла в карман за платком, чтобы вытереть глаза.
Сергей Леонидович отложил газету:
— Приговор не только ему.
— Знаю. Всем, кто в заблуждение его ввел, уверил, что хватит тепла у течения…
У матери сын никогда не бывает виноват. Серафима Ивановна во всех других вопросах умела быть объективной, но здесь, когда дело касалось ее Алеши, она оставалась прежде всего матерью, готовой, взъерошив перья, кинуться хоть на льва. И сейчас в том, что не вскрываются в отгороженном канале льды, виноваты были у Серафимы Ивановны все, кроме Алеши.
— Приговор, Сима, еще и мне, — печально закончил Сергей Леонидович.
— Тебе? Это еще что за новость! Ты-то тут при чем?
Сергей Леонидович стал аккуратно складывать газету. По его виду жена поняла, что он скажет сейчас что-то очень важное. Она никогда не спрашивала мужа, если он чего-то не договаривал, а не рассказывать о некоторых своих делах он мог месяцами. И уж она-то знала, что если он начнет говорить, то…
— Ты знаешь, Сима, — ровным голосом сказал Сергей Леонидович, — я подал докладную записку в Совет Министров.
Серафима Ивановна кивнула головой.
— Но ты не знаешь, что было в этой записке.
— Ждала, когда скажешь.
— И я ждал… ждал, когда меня позовут. Только после этого хотел тебе все рассказать.
— Благодарю за внимание и доверие, — с укором сказала Серафима Ивановна.
В соседней комнате зазвонил телефон. Серафима Ивановна вышла из столовой.
— Кто говорит? — громко кричала она в трубку. — Что? Кто? Позвать его? Может быть, что передать? Как? Волков просит приехать? В котором часу? Спасибо, спасибо, не беспокойтесь, обязательно передам.
Она показалась в дверях, высокая, громоздкая. Сергей Леонидович все слышал сам. Он уже поднялся со своего места, слегка побледневший.
— Чистая глаженая рубашка на верхней полке. Ты опять перепутаешь. Я сейчас тебе ее достану. Ордена наденешь?
— Зачем ордена? Не торжественный прием ведь.
— А ты говорил — приговор.
— За тем и вызывает, чтобы объявить. Объявить, что Алешина полынья не вскрывается.
— Значит, из-за Алеши вызывают?
— Нет, из-за меня.
— Никогда, Сережа, не прошу… Рассказывай сейчас же.
— Хорошо, — согласился Карцев.
— Я тебя сама отвезу и стану ждать в машине. По дороге все и расскажешь.
— А как у тебя в вузе?
— Да обойдутся один раз без меня, если и у сына и мужа… такое дело… — Серафима Ивановна махнула полной рукой, отвернулась и стала опять искать платок по карманам своего жакета мужского покроя.
Сергей Леонидович, сразу осунувшийся, постаревший, подошел к зеркалу, чтобы посмотреть, достаточно ли чисто он выбрит.
Серафима Ивановна Карцева была настолько же по-женски чуткой и сердобольной, насколько по-мужски энергичной и деятельной. Относиться пассивно к неудаче или несчастью, своему или чужому — все равно, она не могла. Алешину беду она переживала особенно глубоко еще и потому, что она означала крушение надежд Сергея Леонидовича.
Карцев сел в машину рядом с женой.
— Извини уж, — сказала она, — кружным путем повезу.
Машина плавно покатилась по мостовой. По обе стороны тянулись гранитные стены парапета, отделявшего от мостовой приподнятые тротуары. Над головой один за другим проносились мосты поперечных улиц.
— Не могу поверить, чтобы полынья не вскрылась, — сказал Сергей Леонидович. — Подумал, с чего же начать рассказывать, а сам так и вижу полынью вдоль всех сибирских берегов.
— А ты верь, что еще вскроется, — осторожно сказала Серафима Ивановна.
Машина мчалась по широкой магистрали. С обеих ее сторон просвечивала зелень бульваров. Поперечные улицы здесь ныряли в тоннели. Серафима Ивановна уже не обгоняла идущие впереди машины. Спрашивать мужа она больше не стала. Все равно бесполезно.
