— Да и ни к чему нам крылатка-то, — сказал Сухой. — Зачем нам она? Мы ведь через озеро переберемся и на горе укроемся. Правильно я говорю, Лохмач?
— Ну… — замялся Лохмач. — Может, конечно, и правильно… Мы, конечно, укроемся, как нам не укрыться, заметят иначе нас, если не укроемся… Но когда Рябой на стоянку нападет, тут уж… Тут, как бы, придется, в случае чего, часть сил Одноухого на себя отвлечь. Что же это, спрашивается? Наши тут будут драться, а мы там сидеть, что ли?
— Зачем же это сидеть? — возмутился Ворчун. — Никак нельзя. Сомневаюсь я…
— Получается, что обратно озеро переплывать будем? — спросил Сухой. — Так, что ли?
— Переплывать не будем, — несколько озадаченно произнес Лохмач, — а внимание их отвлечем. Собьем их с толку. Какая-то часть их к нам кинется, с другого края стоянки, в обход озера, а мы и…
— Это какая же такая часть? — хмыкнул Сухой. — А ежели их в пять раз больше, чем нас, прибежит? Порубят нас на куски, Лохмач, всего и делов-то.
— А мы не сразу покажемся, Сухой, — сказал Лохмач. — Ни к чему нам сразу-то вылезать! Сначала Рябой пусть ударит, как Рябой ударит, так мы и покажемся. Не может их много в нашу сторону побежать. Зачем, спрашивается, их много-то побежит?
— Не знаю, что там у Рябого на уме, но мне это не нравится. — Сухой сделал паузу и добавил: — Какое-то чувство… Понимаешь, Лохмач…
Лохмач его оборвал взмахом руки.
— К озеру, — скомандовал он. — Хватит разговоры разговаривать. К озеру пошли, и очень тихо. Чтобы никаких разговоров. Ворчун, впереди иди.
Они осторожно, стараясь не шуметь, спустились с пригорка и оказались в объятиях тростниковых зарослей. Тростник был выше головы и шумел на ветру, можно было идти, не пригибаясь и не боясь быть услышанными. Почва под ногами стала мягкой и влажной. У самой воды они остановились, Ворчун опять прислушался, принюхался и определил направление. Они пристроили свои мешки на спины и тихо, один за другим, вошли в воду.
Плыть пришлось долго и тяжело. И не только потому, что они старались плескать, как можно тише, — вода оказалась сильно заросшей и изобиловала водорослями. Руки и ноги вязли, словно кто-то невидимый в темной воде хватал их при каждом движении, обволакивал, не пускал. Пахло непонятно чем, но явно не съедобным. Когда Кандид выбрался из воды на берег, то упал прямо в тростник и несколько минут лежал и переводил дух, чувствуя, как медленно возвращаются силы в онемевшие мышцы.
Этот берег зарос значительно меньше. Сразу за небольшой полосой тростника простирался пологий бугристый склон Дурман-горы. Трава на склоне была короткая, похожая на мох, с жесткими, колкими травинками. Кустарника здесь не оказалось, и, чтобы спрятаться, им нужно было ползти по склону выше, туда, где высились скрюченные редкие деревья с пышными, похожими на пену, кронами. Мокрые и усталые, они забрались по склону и, когда достигли корявых, усеянных шипами стволов деревьев, распластались на траве. Отсюда хорошо были видны и озеро, и стоянка Одноухого, и, разделявшая их поляна: большая, вся в глиняных проплешинах.
— Думал — не доплыву… — пропыхтел Лохмач. — Чуть топор не выкинул… Давненько я не плавал через такие озера. У нас разве такие озера, куда меньше… А это крупное какое, рыбы, наверное, полным-полно, на брюхоноса можно ходить…
— Не знаю, как насчет рыбы, — выдохнул Ворчун, вытирая мокрое лицо и стаскивая мешок через голову, — но запах мне не нравится. Нехороший запах. Не такой какой-то запах в этом озере, не должны так озера пахнуть. Раньше такого не было, раньше вкусно пахло.
— Раньше и воздух в лесу был не такой, — проговорил Сухой. — Душно, я помню, было… Сыро как-то… А сейчас что? Одежда сохнет быстро, мясо вялится быстро…
— А еще мне не нравится, как пахнет иногда ветер, — сказал Ворчун. — С Юга откуда-то часто дует. Его нюхаешь, нюхаешь, заразу, и все одно не нравится. И внутри как будто все настораживается.
— И ты тоже заметил? — сказал Кандид. — Он особенно ночью усиливается…
— Непонятный запах, — произнес Ворчун. — Чужой.
— Наверное, что-то меняется, — сказал Сухой. — На то он и лес. Этот меняется… климат…
— Что? — встрепенулся Кандид и удивленно уставился на Сухого. — Что ты сказал?
Сухой не ответил. Он задумчиво отжимал одежду.
— Откуда ты взял это слово? — спросил его Кандид. — «Климат» откуда взял?
Сухой не сразу пожал плечами.
— Не знаю… — пробормотал он. — Само как-то так… Я не знаю. Выплыло откуда-то… У меня часто так бывает: выползают какие-то слова, а почему, зачем — не знаю.
— Ты прямо как наш Умник, — сказал Лохмач. — У того все время непонятные слова из глотки прут… Я вот у тебя все хотел спросить, Умник, ты откуда узнал, что Сахар — это Сахар? Ты ж его так назвал! Никто вот не знал, а ты знал. Умник. Даже безлицые его так не называли, а ты, значит, увидел и сказал, что это — Сахар. Почему это, спрашивается? Ты что, его раньше встречал, что ли? Ты ж не был в Лучшем лесу, Умник, откуда ты знаешь про Сахар?
— Отец знал, — ответил Кандид. — Он его раньше видел, еще до того, как в лес попал.
— Чудно все это, — сказал Ворчун. — Сомневаюсь я, чтоб твой отец его видел. Не было тогда никакого Сахара, где это он его мог видеть? Ни безлицых не было, ни Сахара — это всем известно. Просто ты не такой, как все, Умник. Но у тебя же отец был странный, много о нем слухов-то ходило, так и ты такой же. Это дело понятное.
— А я вот еще хотел узнать, Умник, — сказал Лохмач. — Давно уже хотел узнать. Болотники, правда, твой отец придумал? А то разные про них сплетни ходили, про болотники-то…
— Отец, конечно, — сказал Кандид. — Он придумал. Хотя, не совсем так… Не то чтобы придумал… Их давно уже придумали, не здесь, не в лесу… Как тебе это объяснить? — Кандид замялся. — Отец про болотники знал. Раньше знал. Ну, вспомнил и применил… Надо же было как-то на болотах жить.
— Все равно я не понимаю, — покачал головой Ворчун. — Как в тебе это берется, Умник? Берется же откуда-то разная польза, как ты ее придумываешь? Отец твой болотники придумал, ты, значит, петли свои хитрые. Потом, понимаешь, крючья костяные на веревки привязывать. Чудно.
— Ну и сколько мы тут будем торчать? — проговорил Сухой. Долго ведь придется торчать, пока это наши подойдут, а они ведь дольше будут идти, если со стороны Лысой поляны.
— Сидеть — не идти, — заметил Лохмач. — Сколько понадобится, столько и будем. Так Рябой приказал: сидеть, за стоянкой наблюдать, пока он знак нам не подаст. Ладно, хватит болтать, — твердо сказал он. — А то разболтались тут, как бы не засекли нас. Разбегаемся по деревьям, сидим там и ждем моего сигнала! Только бы успел Рябой вовремя подойти, хорошо бы было, если б он успел…
