На Левку уже было наставлено не меньше десятка стволов, однако в присутствии Ламеха никто не осмеливался открыть стрельбу. Тот хоть и скрежетал от ярости зубами, но на людях старался сохранять величие, приличествующее его высокому сану.
– Ты почему грабку в карман засунул? – спросил он зловеще-строго.
– Да так… проголодался… – Лева почистил о рукав извлеченный из потайного кармана сухарик и принялся грызть его, что было весьма кстати – помогало маскировать нервное клацанье зубов.
Маразматическое поведение Левки запутало Ламеха. Он просто не мог взять в толк, что имеет дело не с хитро продуманным планом действий, а с отчаянием дилетанта, утратившего путеводную нить своих замыслов.
– Что ты там такое про оружие плел? – спросил Ламех. – То оно есть, то его нет…
– Дайте вспомнить… – Левка попытался изобразить на лице крайнюю степень задумчивости, но получилось нечто такое, что вызвало сочувствие даже у закоренелого каиниста Ламеха.
– Может, ты, приятель, ширнулся? Или колес наглотался? Тут в некоторых местах такая дрянь попадается, что от глюков целый месяц спасения нет.
Цыпф в ответ промычал что-то неопределенное. Все его планы, в равной мере геройские и дурацкие, разом рухнули. Надо было срочно выдумывать что-то новое, но в голову, как на грех, ни одна толковая мысль не лезла – сказывалось душевное потрясение, вызванное пропажей запала. Как это он не догадался взять с собой несколько штук и по разным карманам рассовать? Правильно говорил Смыков, что запас задницу бережет.
– Похоже, он голос потерял, – пожал плечами Ламех. – Вояка… Эй там, кто-нибудь, тряхните его!
Детина, стоявший к Левке ближе всех других аггелов, очевидно, страдал тугоухостью, иначе чем еще можно было объяснить его действия, определяемые отнюдь не понятием «тряхнуть», а скорее – «трахнуть».
– Это тебе за козлов рогатых, – тихо сказал он, дуя на свой правый кулак.
– Извиняюсь, – вежливо произнес Левка, вставая на ноги. – Я совсем в другом смысле… Знаете, как говорят: свинье Бог рог не дал. Значит, свиньям рога не положены. А козлам положены. По чину. Ну и вам, естественно.
– Засунь своего Бога знаешь куда? – вновь осерчал Ламех. – Где оружие?
– Вот я про это и хотел сказать, – Левка, слегка контуженный ударом, затряс головой. – Нету его пока… Доступа не имею… Но постараюсь… Через денек примерно…
(Шальная надежда вдруг овладела им – а вдруг поверит, а вдруг отпустит? На сковородку, уже полностью подготовленную к делу, он старался не смотреть.)
– Ни хрена не понимаю, – Ламех оглянулся по сторонам, словно выискивая кого-то в толпе аггелов. – Позовите Циллу, да побыстрее.
Кто– то из молодых шустро кинулся во внутренние покои виллы и уже спустя минуту вернулся вместе с женщиной, которую Левка Цыпф считал своей сестрой.
Мельком и без особого интереса глянув на незадачливого братца, она обратилась прямиком к Ламеху:
– Звал? Что случилось?
– Ты посмотри на этого придурка. – Ламех ткнул в сторону Левки пальцем. – Пришел безо всякого вызова и несет какую-то туфту… Это ты ему велела оружие раздобыть?
– Кто же еще… Ты сам меня об этом просил.
– А он, понимаешь ли, пустой явился… Не нравится мне такой коленкор.
– А что, если его дружки сейчас какую-нибудь пакость против нас затевают? – высказалась Соня-Цилла.
– Нет, у них все спокойно. Недавно доклад от дозорных был.
На протяжении этого краткого диалога Цыпф во все глаза рассматривал сестру. В отличие от прошлых встреч она вела себя сейчас абсолютно спокойно и на заложницу, озабоченную своей судьбой, совсем не походила. Даже всемогущий Ламех разговаривал с ней не так, как с другими аггелами, а как с равной себе.
– Нам можно поговорить наедине? – Соня, – растерянно позвал он.
– Зачем? У меня от своих секретов нет, – взгляд ее был совершенно равнодушен, ни огонь бдолаха, ни наигранная жалость к самой себе больше не оживляли его.
– Соня… хочешь узнать, зачем я пришел сюда?
– Вот это действительно любопытно.
– Я пришел сюда для того, чтобы на глазах у вашей братии покончить с собой. Понимаю, что этот поступок можно назвать малодушием, но иного выхода для себя я не вижу. Дело в том, что я стал опасен. Как для тебя, так и для моих друзей. Выбрать что-то одно я не могу. Моя смерть избавит тебя от участи заложницы, а их – от потенциального предателя.
– Почему же ты не выполнил своего плана? – еле заметно усмехнулась Соня-Цилла. – Струсил, как всегда?
– Не вышло… Хотя моей вины здесь нет. Причиначисто техническая.
– Те псы, которых ты называешь друзьями, знают о твоих намерениях?
– Думаю, что да… Уже должны знать.
– Выходит, ты открылся им. Покаялся. Обрубил все концы, – что-то недобро дрогнуло в ее лице.
– Пусть будет так…
– Как же я ошиблась в тебе, – теперь в ее тоне сквозила брезгливая жалость. – Как же мы все ошиблись в тебе. И на что ты сейчас рассчитываешь? На нашу милость? На мое сострадание?
– Как можно рассчитывать на милость каннибалов и сострадание братоубийц, – Левка надеялся, что кто-то из аггелов не вынесет оскорблений и всадит в него пулю. – Просто обидно, что я обманулся и на этот раз. Хотел спасти родную сестру, отвести беду от ее детей, а оказался в гнусной ловушке.
– Ничего этого не случилось бы, прими ты нашу сторону, – отрезала она. – Да и в людях тебе пора разбираться. Разве я похожа на убитую горем заложницу? Память у тебя действительно хорошая. Ты вспомнил, как меня звали много лет назад. Но нужно еще и головой немножко соображать. Ведь имя Циллы, любимой жены Ламеха, вот так запросто не дается. Не всякая из нас удостаивается такой чести. Это заслужить надо.
– А ты, сестричка, как я понимаю, заслужила. Представляю, чем можно заслужить авторитет у каинистов.
– Темный ты. Обманутый. Разве можно судить о том, что для тебя остается тайной за семью печатями? Все вы, непосвященные, видите только внешнюю сторону наших дел. Нас обвиняют в убийствах, насилиях. Это гнусная демагогия. Мы не убиваем. Мы просто очищаем землю от недостойных. Нас часто называют стервятниками. Это название нас устраивает. Если бы стервятники не пожирали падаль, она отравила бы своими миазмами все вокруг. Левка, твои друзья и те, кто за ними стоит, – падаль. Падалью был козопас и наушник Авель, которому воздалось по делам его… А наши методы… Пусть они не нравятся кому-то. Какое это имеет значение? Единожды переступив через рабскую мораль почитателей Распятого, можно уверенно шагать дальше. Тебе не понять, как притягательны, как заворожительны идеи Кровавого Кузнеца… Не удивительно ли, что до сих пор ни один каинист не изменил своей вере? По-моему, такого прецедента в истории нет.
