А ведь такое могло быть. То, что какой-то искусственный космический объект неподалёку разрушился — это медицинский факт, как выражается Славин в таких случаях. Откуда-то прилетела ко мне та труба, правда ведь? И радиатор чем-то пробило. Похоже, где-то не очень далеко в космосе болталась какая-то массивная конструкция. Думаю, сильно более массивная, чем станция, потому что координатная сетка привязывается к максимально тяжёлым объектам, уж это можно в Тёмкина-Карамаева не смотреть. В общем, координаты станции перестали уточняться. Пошёл непредсказуемый дрейф. Поскольку станция пассажирская, по протоколу ГПП/14МКС, то что должна делать автоматика в таком случае? Правильно, блокировать все переходы. Напрочь. Чтобы, значит, мышь не проскочила.
Но ведь должны же они знать, что на станции человек? Должны. А значит, они должны меня спасать. Потому что деятельного гуманизма никто не отменял. Ну а если на меня он вдруг не распространяется, они должны были меня добить. Но в любом случае они должны что-то делать! А тут ни два, ни полтора. И, кстати, опять в боку что-то нехорошее шевелится.
Ладно, чего уж там. Надо как-то добить арканарскую тему.
Когда «серые роты» только появились, у землян была уверенность, что это подготовка антиаристократического переворота. Во главе которого стоит, несомненно, король. Который, дескать, намеревался заменить благородство древнее благородством пожалованным. То есть сменить независимую аристократию на новое сословие, обязанное своим положением исключительно монарху. Что сразу делало возможным и даже необходимым интеграцию с соанской монетократией, а также окончательное решение ируканского вопроса.
В принципе, ничего такого уж необыкновенного в этом не было. Подобные планы проводились в жизнь — с разной степенью успешности — и в земной истории, и в истории других планет. Разумеется, реализация таких проектов предполагала большую кровь. Но это всё было бы переживаемо, если бы не одна неприятная деталь. А именно: «серым ротам» надо было на ком-то оттачивать зубы, и дон Рэба натравил их на книгочеев.
Опять же, выбор жертвы был вполне логичен. Новой структуре нужен был враг достаточно слабый и при этом непопулярный. Книгочеев в народе считали — причём справедливо — доносчиками и проходимцами. И, естественно, очень не любили. Аристократия относилась к ним презрительно, и уж точно без сочувствия. Сами по себе книгочеи были слабы, причём во всех смыслах — начиная с неумения держать в руках меч и кончая отсутствием солидарности. В общем, если на ком-то и можно было потренироваться, так именно на них.
Конечно, и здесь были свои минусы. Например, книгочеи оказывали ценные услуги коронной страже и прочим организациям, следящим за порядком. Но, учитывая грандиозные планы короля и его министра, на такие мелочи можно было не обращать внимания.
Антон-Румата всё это понимал. Во всяком случае, в первом отчёте, где затрагивалась эта тема, он довольно спокойно писал, что «серые» нашли себе подходящую жертву, и выражал осторожные опасения, что это может привести к остановке научного и культурного развития. Однако всё это было без паники и задвига на теме.
Однако через пару месяцев Малышев написал новый отчёт, внеочередной, где он заговорил уже по-другому. Происходящее с книгочеями он назвал катастрофой, и выразил мнение, что нужно бросить все силы на «спасение лучших», как он это сформулировал. Там же он написал, что дон Рэба готовит фашистский переворот.
Представляю, что подумали кураторы группы. Но психолога к Антону-Румате не прислали.
А зря.
Да, тот же день. Поужинал плотно, полежал — и опять на творчество потянуло.
Заметил, кстати, такую закономерность. Если днём берусь за писанину, я больше по фактам прохожусь. А вот вечерком, поевши — тогда тянет на рассуждения. Интересно, у меня это у одного, или это вообще в принципе так устроено? С Левиным поговорить бы на эту тему. Эх, где он теперь?
Написал и чувствую: глупость сморозил. У них же нет никакого «где». И «там» тоже нет. Только не в том смысле, что у нас есть, а у них нет, а наоборот. Это у нас «где», потому что у нас нет «везде», а у них есть. То есть даже не «везде», а как бы… пространство — это преграда, а у них нет преград. Тэтан, не постулирующий существования или несуществова
О пёс, ну что это со мной? Ни с того ни с сего пропёрло на какую-то хрень. Похоже, Левин всё-таки напихал мне в мозги всякого лишнего. Иногда лежу — и вот какие-то такие мысли возникают. Я их, конечно, гоню, но не всегда успешно. Выбраться бы отсюда в нормальную жизнь — всё как рукой сняло бы. А так — не очень это у меня получается. Извини, Лена.
На чём я там остановился? На том, что Антон углядел в орле нашем доне Рэбе и его политике фашизм.
На Земле он, конечно, язык бы попридержал. Чтобы не идти потом работать на водорослевую ферму, например. Или техником на отдалённую станцию. Потому что с человеком, назвавшего кого-то фашистом, да ещё публично, вряд ли кто-то будет работать. Да и общаться.
Я, кстати, раньше думал, что это просто так принято. Ну, типа, общественный консенсус. А потом случайно узнал — надо было выяснить одну вещь, совсем с другими делами связанную — что это, оказывается, закон. В прямом смысле. Предложен каким-то правоведом с фамилией то ли Гудвин, то ли Гадвен. Принят Мировым Советом шестьдесят с лишним лет назад. Так вот, согласно этому закону, слово «фашист» — не оскорбление, а обвинение. Ну как слово «убийца», например. Только серьёзнее, потому что убийцей можно человека назвать в переносном смысле — типа, он убил хорошую идею или перспективную тему исследований. А вот слово «фашист» переносного смысла не имеет. И написать про кого-нибудь в официальном документе, что он фашист, или на публике такое сказать, означает ровно то, что ты считаешь данного человека врагом планеты Земля и настаиваешь на его немедленной изоляции от общества. И если ты окажешься неправ — отношение к тебе будет соответствующее. Потому что и в БВИ про тебя будет сделана соответствующая запись, и вообще огребёшь. По полной.
И это, кстати, очень правильно. Потому что иначе общественность только и делала бы, что повсюду выискивала фашизм и друг друга называла бы фашистами. С неё станется. Так что пусть лучше это будет общественное табу. Как оно, собственно, и есть.
Но Антон этим табу пренебрёг. Более того, в последующих его донесениях и разговорах с коллегами он настаивал, что в Арканаре «поднимается фашизм». Говорил он об этом настойчиво, даже навязчиво. Причём пытался доказать это, ссылаясь, в том числе, и на начинающиеся преследования «людей книги». Подвёрстывая это дело к фашистской ненависти к культуре.
