Герцогство Литленд отделяет от Рейса священная река Холливел. На ней имеются четыре брода – я рассказывала тебе о них. При каждом броде – наша крепость. Когда хотят, чтобы известие было доставлено надежно, шлют двух голубей, а не одного. Отец отправил весть во все пограничные форты.
Мы готовимся к войне.
* * *
Что-то я делала в следующий день…
Все стерлось из памяти. Все, кроме ужина. О нем расскажу.
Граф Дамир не вытерпел, когда Косс поднял здравицу.
– Осушим чаши за наше будущее, озаренное теплом дружбы и крепкого…
Тогда граф поднялся и грохнул кулаком:
– Тьма тебя, хитрый змей! Девке своей льсти, а мне скажи прямо: принимаете союз или нет? Ни глотка с тобой не выпью, пока не ответишь.
Косс дернулся, но остался спокоен. Они с отцом, похоже, предвидели подобное. Поставил чашу, опустил руки на колени, и негромко произнес:
– Великий Дом Литленд обдумал ваше предложение, граф. Мы находим, что оно не выказывает ваших дружеских намерений в достаточной степени. Мы полагаем, будь вы истинно заинтересованы в союзе, выдвинули бы иное, более щедрое предложение. То же, которое заявлено сейчас, видится нам всего лишь формальной уступкой.
Граф посмотрел так, что даже меня пробрал мороз.
– И какой щедрости ты хочешь, шакалья душа?
– Ваши оскорбления…
– Тьма! Говори прямо, или мы уходим!
– Что ж… Мы желаем в свое безраздельное распоряжение половину Пастушьих Лугов.
На столе был огромный казан с гуляшом – горячий, только с огня. Если бы Косс опрокинул его на голову Рейсу, облил обжигающим жирным варевом – это было бы лучше, чем сказанные слова. Пастушьи Луга – общее владение. Со времен Юлианы Великой это – столь же святая истина, как то, что мир создали боги!
Дамир Рейс стал подниматься, упершись ладонями в стол… Вдруг Моран схватил его за руку и крикнул:
– Ребекка!
Отрывисто – щелчок кнута. Стол замер, окрик парализовал всех. Лишь Моран и я сохранили способность двигаться.
– Ребекка, что было в письме?!
– Я не знаю…
И осеклась. На этот раз я лгала. Теперь – в этот миг – я знала. Что в письме. Чем северяне купили дядю-герцога. Зачем Косс потребовал условий, которые – как плевок в лицо Западу. Почему за столом сегодня целая дюжина наших воинов. Что произойдет в следующую минуту. Теперь я знала все.
Я молчала, но слов и не требовалось. Моран все прочел на моем лице. Я видела, что он понял.
– Бегите!.. – заорала во все горло.
Тогда время ожило.
На нижней стороне столешницы около места лорда Косса имеется хитрое крепление. В него зажимается взведенный арбалет и весьма удобно поворачивается на вертикальной оси. Можно нацелить под столом в брюшину любому гостю – незаметно для него.
Когда я крикнула, граф Рейс рванулся с места, выхватывая кинжал… и тут же упал лицом вниз на скатерть. Потрясенные, его шаваны потеряли секунду. А люди отца были готовы: все уже на ногах, с обнаженными клинками.
Я вскочила, отпрыгнула, зажалась в угол. Сбежать не могла: дверь – со стороны гостей. Я смотрела. Семеро шаванов и дюжина рыцарей налетели друг на друга. О, боги… Я никогда не видела настоящей схватки. Турниры, игры – сказки. В жизни – иначе.
Было быстро и страшно. Так страшно, что не могла отвести глаз. Так быстро, что ничего не поняла. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Пятнадцать человек хрипят в крови. На полу, на столе, на скамьях. Это кладбище. Это лавка мясника. Я стою в углу у окна и все еще не верю, и пытаюсь выдохнуть.
В живых остались четверо наших. Отец сжимает искровую шпагу, Косс тянет из-под стола арбалет, рыцарь с клинками в обеих руках прикрывает их. Еще один рыцарь – Гейдж – стоит передо мною, заслонив грудью. Из послов на ногах лишь один – Моран.
Идет по столу ко мне, спрыгивает. Гейдж шагает навстречу, делает выпад… охает и валится на пол. Моран стоит в паре шагов передо мною, на обоих ножах – кровь. Позади него лорд Косс скрипит тетивой. Отец кричит что-то – слишком громко, я не слышу ни слова.
– Беги, – шепчу я, – беги.
Беги, пока шакал не взвел свой проклятый арбалет… Моран ступает мимо меня – к окну. Плечом вперед кидается в стекло.
Отец бросается ко мне, я все еще не могу разобрать его слов. Пытается обнять, ощупать, я рвусь из его рук. Подбегаю к окну, чтобы увидеть, как синеглазый опрометью несется к конюшне.
– Не уйдет, – говорит Косс у меня над ухом и наводит арбалет.
За миг до выстрела я луплю снизу по ложу. Болт уносится высоко в небо.
– Дура!.. – зло бросает Косс.
На мне хорошие башмаки. Твердая, прочная подошва. Прицеливаюсь и, что есть силы, бью его в колено. Хруст…
* * *
Гейдж умер тем же вечером.
Граф Дамир – спустя два дня. Болт пробил живот, лекари не могли ничего, кроме как смотреть.
Моран ушел. Наши не догнали его. Я смогла бы, но остальные хуже меня. Они очень старались. Погоня длилась несколько суток, а отец все слал голубей куда-то – чтобы перехватили. Но синеглазый ушел.
Говорят, в той схватке Моран убил пятерых наших. Если бы граф Дамир не получил болт, мы бы проиграли. Отец был бы мертв… возможно, и я. Выходит, что мы обязаны жизнью шакалу Коссу с его выстрелом. От этого на душе еще гаже.
Отец не говорит со мной. Считает, я его предала: сорвала их прекрасный план. Герцог велел отцу принять то, другое предложение, что было в письме. Я бы сказала об этом западникам и просила прощения, и предложила бы сойтись в поле, если их обида слишком горька. Видимо, я – кромешная дура. Ничего не понимаю в политике. Умный политик, вроде лорда Косса, поступил бы иначе. Выставить дикарям заведомо безумные требования, они рассвирепеют и сделают глупость, вот тогда, получив повод, начать драку. Взять послов в плен или просто перебить за обеденным столом – они же первые схватились за кинжалы!.. И графство Рейс лишится обоих вожаков, на несколько лет рухнет в смуту. Потом, возможно, морская пехота Ориджинов добьет то, что останется от Рейса. Прекрасный исход для Великого Дома Литленд, лучший и придумать сложно. Великолепный дальновидный план. Как я могла не понять?!
Кстати, Косс валяется в постели, пошевелится – орет. Коленная чашечка треснула. Хоть что-то приятное…
Мне грязно и гадко. Не могу передать. Чувство – будто стою среди площади голая, с ног до головы в навозе. Пытаюсь прикрыться. Строю смыслы один поверх другого – второй, третий, пятый… Теперь я в этом мастер. Думаю: дикари заслуживают расправы. Они убили наших воинов, убили Гейджа. Они – негодяи, разбойники, грабят и нас, и друг друга. Крадут женщин, а после продают в Шиммери, как собак. Запад – позорное пятно на теле Империи. Хорошо, если Адриан и северяне приберут его к рукам, наведут порядок, установят законы. Прогресс не обходится без крови…
Силюсь загородить этой чушью один простой факт: мой любимый папа, тьма сожри, поступил как законченный мерзавец. Пытаюсь надстроить хоть что-то. Пусть правда будет хотя бы вторым дном, не первым.
Знаешь, ты очень помогаешь мне. Твое письмо – такое светлое. Очень правдивое, хотя в нем – лишь одна строка правды. Я тоже люблю тебя, северянка.
«Солнце моей мирской жизни закатилось»… Слова какого-то слащавого поэта. Но ты – не менестрель, ты – леди до кончиков пальцев. Что имела в виду леди, говоря о закате солнца? Не название земли… а что?
Мне кажется, я смогу понять тебя.
Я теперь стала очень понятлива.
Соавтор сюжета —
Юлия Юрьевна Барановская
Конец июля 1774г
Фаунтерра и окрестности
Насыпь с рельсовой дорогой рассекает поле надвое, будто горный хребет. По сторонам от нее тянутся в два ряда клены. Их назначение – укреплять корнями насыпной грунт, а заодно скрывать от взглядов благородных пассажиров немиловидную крестьянскую возню на полях. Впрочем, и крестьянам ни к чему лишний раз отвлекаться от праведного труда, попусту глазеть на составы…
В кленовой тени параллельно рельсам идет колесный тракт. Он размыт дождями, разбит ободами телег. Колея такая, что если угодил в нее колесом, то уже не дергайся, кати себе куда все. Ложбинкой между трактом и рельсовой насыпью ползет ручей, едва живой от июльского солнца. Весною, надо полагать, он был полноводен и дерзок, ему даже достало сил подмыть дорогу: там, где два клена сошлись ветвями, образуя арку, обочина просела, оголив корни, вгрызлась ямой в полотно тракта.
В глинистой грязи на дне этой ямы лежит труп человека.
Пятеро живых, стоящие над ним, видят лишь его спину. Тщедушная спина, узкие плечи. Коричневый сюртук, белый ворот… то бишь, был белым прежде, чем пропитался глиной. На ногах чулки и бриджи, один башмак. Затылок торчит пеньком, волосы – пакля.
