а я все еще заходился, согнувшись пополам и вытирая слезы. Черняев явно наслаждался моим состоянием.
— Ничего штучка, правда? — скромно спросил он. Впрочем, по мне и так было видно, что штучка — ничего. Несмотря на странные события, преследовавшие меня с утра, я хохотал от души и чувствовал, как освобождаюсь постепенно от накопившегося за день утомления. Голова прояснилась, появилось желание участвовать в умопомрачительных приключениях, искать их, идти им навстречу. Алик был очень доволен произведенным эффектом. Он наконец убедился, что создаваемое им нравится не только ему, что это в самом деле неплохо. Он предложил записать на пробу хотя бы одну песенку, чтобы прикинуть основные партии и послушать со стороны, что получается. Я не мог не согласиться, и мы стали разворачивать кое-какую аппаратуру.
Пора было рассказать ему обо всем. Я уже открыл рот, но меня поразила вдруг одна мысль. «Стой, — подумал я, — ты что же собираешься ему говорить? Ты же собираешься ему подробно объяснить, откуда взялся весь его сегодняшний талант! Ты ведь заявишь ему сейчас, что он здесь совершенно ни при чем, а всему виной какие-то невообразимые девицы, насылающие на кого порчу, на кого — дар божий. И доказательства приведешь. А если он поверит? Что ему тогда делать? Сидеть и ждать, когда им надоест развлекаться, они повернут рубильник, и все пропадет? У тебя телевизор выключится, ты повздыхаешь, скажешь: «Жаль! Занятный был феномен», а Черняеву как быть? Нет, ничего ему нельзя рассказывать, намекнуть даже нельзя, ни про меня, ни про Вовку. Чертовы девочки!..» Я плюнул на все и стал разучивать свою партию.
Мы провозились до темноты. Сделали несколько пробных записей. Получилось отлично. Черняев блистал, я не уставал удивляться его находкам. В седьмом часу я с сожалением надел пальто и отправился домой. Долгая дорога, набитый автобус — все пронеслось незаметно. Только выходя на своей остановке, я вспомнил, что не знаю еще Вовкиных результатов, и поспешил домой.
Открыв дверь в подъезд, я услышал громкие всхлипывания и различил в углу сгорбленную, судорожно вздрагивающую фигуру. Я подошел ближе, пригляделся, и вдруг узнал… Антоху Таращука! Меня передернуло при воспоминании о том, как он исчез на моих глазах, интересно, что он чувствовал при этом? Подумать страшно. Или все-таки померещилось?
— Эй, Антоха, — сказал я. — Ты чего ревешь?
Антоха перестал всхлипывать и поднял глаза. Мне показалось, что он долго не мог меня узнать.
— Лю-юди… — протянул он с тоской, — живут. А мне — конец!
Он опять всхлипнул и запричитал что-то нецензурное.
— Погоди ты! — сказал я, — Говори толком, что с тобой случилось?
— Допился я, — прорыдал Антоха, — до горячки допился! Сволочь! Сегодня такое было, вспомнить страшно. Не выдюжу я — ужас такой! Если еще раз случится — кончу себя, и все! Всем лучше будет…
Я с удивлением обнаружил, что Антоха совершенно трезв. Слова он выговаривал внятно, только очень волновался, Спиртным от него не пахло.
— Погоди, не реви! — в Антохин бред мне что-то не верилось. — Ты сегодня днем в автобусе ехал?
Он уставился на меня совершенно круглыми глазами.
— А ты откуда…
— Погоди, погоди, ну-ка, давай начинай с автобуса. Рассказывай!
— Рассказывай тебе! Меня, может, трясти начинает, как я вспомню про это, а ему — рассказывай! Я в этом автобусе, может, полжизни оставил! Оно же там как раз и началось все. Выпимши я был. Стою себе у двери, никого не трогаю. Вдруг — как ударило меня что-то! В глазах померкло, и больше я автобуса не видел, а оказался я…
Антоха рассказывал ужасно путано, повторял много раз одно и то же, забегал вперед, но постепенно мне становилось ясно, что именно с ним произошло.
Очнувшись, Антоха обнаружил, что сидит на бетонном полу. Сначала он подумал, что попал, по обыкновению, в милицию, но, оглядевшись, понял, что ошибается. Он находился в гулком холодном коридоре с бетонным полом, стенами и потолком. Коридор плавно изгибался и просматривался всего метров на десять назад и вперед. Никаких дверей в стенах не было, Антоха поднялся на ноги и задрал голову, но и на потолке не было никакой дыры, через которую он мог свалиться в этот коридор. Он потрогал стену и пнул ее легонько ногой. Стена никак не отреагировала. Она была влажная, в рыжих потеках и, по-видимому, очень толстая. Антоха повернулся и поплелся по коридору.
«Что за муть? — думал он раздраженно. — Я им, заразам, щас устрою». Ему казалось, что стоит дойти до людей, как он вдолбит, кому надо, что с автобуса его сняли незаконно, перед ним немедленно извинятся и покажут, где тут выйти. Он даже начал вслух репетировать свою будущую речь и распалил сам себя настолько, что если бы встретил кого-нибудь в этот момент, то мог бы и побить сгоряча. Однако странный коридор все не кончался, а Антоха шел уже минут десять. Он остановился и огляделся. Коридор все так же плавно закруглялся сзади и впереди, и ровно ничего не изменилось вокруг, будто это было все то же место. Не изменился даже свет, падающий на стену из-за поворотов коридора, и можно было подумать, что кто-то специально уносит его источник все дальше. Антоха пустился вперед еще быстрее, и минут двадцать несся по коридору, не останавливаясь, Когда он совсем запыхался, ему в голову пришла интересная мысль:
«Елки зеленые, да я, никак, по кругу чешу! Ведь что придумали!» Он остановился и задумался, затем стал шарить себя по карманам и вытащил давно оторванную пуговицу от пиджака. Положив пуговицу на пол, Антоха отправился дальше. Теперь он глядел под ноги, и одной рукой касался стены, чтобы не пропустить какую-нибудь замаскированную дверь. Через час это ему надоело. Пуговица не попадалась. Антоха плюнул и уселся на пол. Ему стало жутко и тоскливо. «Да что ж это? — думал он. — Куда ж это меня засунули? Я ведь и есть уже хочу!.. Эй, кто-нибудь! Сержант! Я здесь!» — крик его пропадал, казалось, сразу за поворотом коридора. — Он снова поднялся и пошел, крича и время от времени ругаясь от души. Два часа пути измотали Антоху вконец. Он был бессилен против коридора. Привалившись к стене, он уснул сидя, прислушиваясь к урчанию в животе.
Проснулся он от смутного беспокойства. Где-то в невообразимой дали коридора слышались неторопливые приближающиеся шаги. Антоха вскочил на ноги. Он хотел закричать, но что-то помешало ему. Что-то не так было в этих шагах, какая-то странная тяжесть, вызывающая тревогу. Он стоял и прислушивался, все больше поддаваясь страху. Грузные шаги приближались, не ускоряясь
