- Не подходи! - крикнула она в бешенстве. - Ты что обрадовался? Все равно не полюблю. Презираю тебя! Всегда буду презирать.
Это было так грубо, так некрасиво, так несправедливо, в сущности... Ведь Мир не улетал с ней, он отправлялся на Оберон с Далиным. Но... оставалось двадцать пять минут. Некогда было обижаться, объясняться и уговаривать. Мир схватил Юну за шиворот, как котенка, и сунул ногами вперед в скафандр. На Ариэле такие вещи проделывались без труда. Потом он нахлобучил шлем. Юна еще что-то кричала изнутри.
Век двадцатый,
Стенка,
Небо предзакатное.
Бит и связан,
Руки за спиной,
Смотришь прямо в дуло автоматное. .. .Это есть твой решительный бой!
Мир посадил Юну на тележку, нажал кнопку. Перебирая гусеницами, киба побежала по обочине. Дорога была загружена. По ней спешили, пыля гусеницами, колесами и лапами кибы роющие, долбящие, грызущие - все, что было самодвижущегося на Ариэле. Это Мир дал им приказ стягиваться к ракетодрому. Дал приказ из жалости, чувствуя угрызения совести после гибели кибы-Юны на Уране. Но все равно, теперь было ясно - машины придется оставлять на Ариэле.
Даже для людей места было маловато.
Сегодня кибы были красные - все до единой, - и пыль на дорогах красная, и скалы буро-красные, ржавые или багровые. Все потому, что четверть неба занимало ало-багровое конусообразное тело - раскаленная болванка, из которой люди собирались выковать планету, по имени Драма.
Но смотреть и запоминать было некогда. Оставались двадцать три минуты. Мир забежал в кладовку еще раз, вытащил скафандр Далина (ругая про себя всех этих беспомощных влюбленных, за которыми надо ухаживать, как за детьми).
К его удивлению, Далин спокойно сидел в кресле перед окном, глядел на красное зарево, как будто и торопиться было некуда.
- Осталось двадцать две минуты, "ум". Одевайтесь скорее.
Далин медленно повернул лобастую голову.
- Возьми стул. Мир. Сядь рядом, не мельтеши. Дело в том... дело в том, что спешить некуда. Наша ракета опрокинулась, упала с площадки. Четырнадцать ракет стартовали сегодня. Видимо, бетон раскрошился. В общем, ракета лежит на камнях, сломана опора, дюзы погнуты, трещина в двигателе. Ремонта на трое суток.
- Трое? Трое суток? Значит... не улетим? - Мир отер холодный пот.
- Тебе не повезло, - меланхолически продолжал Далин. - Ракета Анандашвили рассчитана на шесть человек, я всунул ему еще десять. Больше небезопасно. Одиннадцать надо было оставить. Я оставил ракетодромщиков - слишком большое наказание за оплошность. Оставил астрономов - за мрачное предсказание. И команду ракеты - за ненадобностью... и вот кого-то надо было добавить из радистов. Женщин я обязан был спасти, Керим нужен своей жене... а ты одинокий. Тебе не повезло, Мир.
Он говорил так спокойно, рассудительно, а Мир не слышал ни единого слова. Метался по комнате, думал:
"Что делать? Что делать?" Если ракета опрокинулась, ее, конечно, не поднимешь за двадцать минут. Тем более - опора сломана. Лезть в ракету Анандашвили?
Как лезть? Отталкивать Юну, сбрасывать Керима, драться с ним за место?
- Сядь, Мир, не мельтеши, - повторил Далин. - Умирать надо с достоинством.
А Мир не хотел умирать. С какой стати? Он еще и жить не начал. Поэма в заготовках, не написана. Любовь? Да, он любил, но его-то не любили. За что он умрет? Другие же не умирают, другим жизнь продлевают.
Зажегся экранчик на селекторе. Показалось растерянное, как бы измятое лицо Анандашвили.
- "Ум", я только что узнал, что твоя ракета опрокинулась. Слушай, я подожду тебя. Там, где влезли десять, влезет и одиннадцатый. Беги на ракетодром что есть силы. Я успею. Мы взлетим на прямую, обрежем нос этой Драме. Гарантирую.
Далнн отрицательно покачал головой.
- "Ум", не валяй дурака, не донкихотствуй. Ты самый нужный, самый знающий. Беги скорее, я жду. Я сам останусь вместо тебя.
Далин отрицательно покачал головой.
- Если найдется место, возьми кого хочешь! - крикнул он. - Кого попало, кто под рукой, и взлетай немедленно. Я приказываю, слышишь?
Лицо Анандашвили искривилось, стало жалким и напряженным. Казалось, он с трудом удерживается, чтобы не заплакать.
Далин задернул экран шторкой.
Мир, затаив дыхание, слушал этот разговор. Он так ждал, что Далин скажет: "Подожди, капитан. Я старик, сверхсрочник, жил-на свете достаточно, но тут рядом молодой способный радист, сейчас я пришлю его". Мир даже открыл было рот, чтобы крикнуть: "Меня пришлите, меня!" Но не крикнул. Что-то остановило его. Не к лицу Человеку умолять... даже о любви, даже о жизни.
Не оборачиваясь, Далин сказал:
- Спасибо за молчание, Мир. Мне неприятно было бы отказать тебе, а пришлось бы. Анандашвили нельзя сидеть на старте лишних десять минут, рисковать шестнадцатью людьми ради одного.
Минуту спустя за холмами полыхнуло зарево... потом съежилось, огонек ушел к звездам. Последняя ракета покинула Ариэль. G ней улетели радисты, Юна тоже.
Почему-то у Мира стало спокойнее на душе. Может быть, потому, что предпринимать было нечего, надеяться не на что. Так, рассказывают, в прежние времена, когда еще бывали преступники, они обретали спокойствие, попав в тюрьму. Видимо, жить в беспрерывном страхе чересчур утомительно. Нервы не выдерживают.
И Мир спокойно уселся рядом с Далиным, глядя на великолепное и мрачное торжество собственной гибели.
Драма приближалась. Миру казалось - она росла.
Словно огненно-оранжевое знамя разворачивалось по всему небу. Уже не красными, а угольно-черными на фоне этого знамени казались силуэты ближайших утесов. ("Черное и красное - траур", - подумал Мир.)
Новорожденная планета еще сохраняла свои угловатые очертания. Тяготение не успело превратить ее в шар. Но воздух уже стек с углов. Углы были ярче всего желтого цвета. Желтое время от времени меркло, подернувшись прозрачной красной пленкой, но тут же остывшие пласты рушились, обнажая сияющие недра.
И на углах и на ребрах шло беспрерывное движение, словно кто-то месил и перелопачивал огненное тесто.
А на гранях, где скопился воздух, шевелились цветные синие и оранжевые языки пламени. Может быть, там горели метан и водород, а может быть, и не было никакого горения - газы нагрелись и светились, как на Солнце.
Мир разглядывал все это с удивительным спокойствием. Лаже находил сравнения. Даже какие-то стихи составлялись у него в голове:
У смерти были красные глаза
И сочни языков, и каждый - пламя...
Рифмы он не стал подбирать. Поймал себя на нелепом стихотворстве и усмехнулся. Рифмовать за десять минут до смерти? Смешная вещь - привычка.
Надеялся ли он? Пожалуй, надеялся. Человеку трудно отказаться от надежды, даже если он приговорен безапелляционно... А вдруг пронесет? Авось вывезет? Астрономы на Ариэле опытные, математика-наука точная, машина считает безошибочно... но вдруг... Ведь расчет велся по формулам Ньютона, по поправкам Эйнштейна, в соответствии со всемирным законом тяготения. Но как раз поле тяготения и разорвано сегодня...
