Терехов сидел на раскачивавшейся от малейшего движения скамье и размышлял о том, что станет делать, когда «Вторжение в Элинор» выйдет из печати и придется не только отвечать на недоуменные вопросы знакомых, коллег и прочих поклонников, но еще и писать нечто новое, соответствующее, потому что другими станут не только чужие ожидания, но и его собственные.
Разве он сможет? Нет. Исключено. И не станет ли публикация «Элинора» концом его литературной карьеры?
По вечерам Терехов приезжал к Маргарите, проводил с ней час-другой будто по обязанности, оба тяготились происходившим, понимали, что не осталось между ними ничего, кроме физического желания, простой природной потребности, да и это желание угасало стремительно, сменялось усталостью, и дней через десять после памятного ночного звонка Маргарита сама вдруг заявила, никто ее за язык не тянул, Терехов готов был сохранять натужные эти отношения, ему очень не хотелось именно сейчас что бы то ни было менять в своей жизни:
— Володя, — сказала она, провожая Терехова до двери, — может, ты не будешь больше приходить?
Он остановился на пороге, удивленно поднял брови, в груди заныло от ощущения новых перемен. Да, ему постыла Маргарита, себе он в этом признавался охотно и даже представлял, как скажет ей «прости», но почему-то не мог признать за ней права сказать это «прости» первой.
— Но я… — Терехов не нашелся, что сказать. «Хорошо?» Обидится, это ясно. А возражать не хотелось.
— Не надо, — Маргарита закрыла ему губы ладонью, развернула вокруг оси и вытолкнула на лестничную площадку, хотя — Терехов это почему-то отчетливо чувствовал по движениям ее мягких рук — больше всего ей хотелось совсем противоположного.
Он вернулся домой и ждал звонка, Маргарита не позвонила, и тогда часа в два ночи он позвонил сам, но сразу бросил трубку — возникла вдруг странная мысль о том, что за эти часы она привела к себе кого-нибудь другого, и своим поздним звонком Терехов помешает им быть вместе.
Глупая была мысль и не очень порядочная по отношению к Маргарите, но она почему-то окончательно успокоила Терехова, и несколько следующих дней он ходил по вечерам в гости к знакомым и даже возобновил если не дружбу, то нормальные отношения с дальними родственниками в Черемушках — совсем вроде бы рядом с его домом, но не виделись они уже лет пять после нелепого и давно забытого инцидента. Приняли его хорошо, много было разговоров, и Терехов тоже много рассказывал о своей писательской — богемной, как полагали родственники, — жизни.
На вопросы о том, когда выйдет его новая книга, Терехов отвечал коротко: «Скоро», и нежелание автора говорить о своем неопубликованном романе выглядело нормальной скромностью, а порой даже многозначительным намеком на ожидаемую сенсацию.
Варвара не звонила, и он не звонил в издательство, будто производственный процесс его не интересовал совершенно — да так оно и было на самом деле, в отличие от прежних лет, когда он старался «держать руку на пульсе» и о выходе сигнального экземпляра узнавал за сутки до того, как книга попадала на стол редактора.
* * *
Сухая пора бабьего лета закончилась в тот самый день, когда «Вторжение в Элинор» появилось на прилавках книжных магазинов и на лотках у станций метро. С раннего утра зарядил нудный осенний дождь, тучи висели над крышами, будто придавленные собственной тяжестью, выходить из дома в такую погоду Терехов не собирался, лежал на диване и читал Акунина. Он хорошо относился к этому незаурядному писателю, хотя и считал, что сюжеты тот сочинять не умеет, передирает их из западной детективной классики, но стиль у него неординарный, а эпоха, которую он описывает — во всяком случае, в первых романах о Фандорине, — действительно самая интересная и загадочная в российской истории.
Терехов как раз дошел до момента, когда на преступницу в романе «Левиафан» свалился тяжелый корабельный буфет (Господи, разве должно быть такое в классическом детективе?). Звонок телефона оторвал его от размышлений о недопустимости слепой игры случая в раскрытии литературного преступления, и Терехов потянулся к трубке, сожалея о том, что не может высказать автору свои критические замечания. С Чхартишвили он знаком не был, поскольку, как и автор «Левиафана», не очень-то любил посещать публичные писательские сборища.
— Послушай, Володька, ты гений, понимаешь, это совсем новое у тебя, ну просто класс, — забубнил в трубку голос Алексея Гнедина, бывшего коллеги по институту, где Терехов работал до ухода на вольные писательские хлеба. Гнедин звонил обычно два-три раза в году — в дни, когда выходил очередной тереховский опус. По дороге на работу Алексей покупал книгу в «Библиоглобусе» и час спустя искал приятеля, чтобы поздравить с новым успехом.
— Я на одном дыхании прочитал, — продолжал Гнедин. — Ты слышишь, до сих пор вздохнуть не могу?
— А что, — спросил Терехов, — книга уже в продаже?
Дурацкий вопрос, — подумал он. — Где ее еще мог взять Алексей?
— В продаже, — сообщил Гнедин. — Но наверняка скоро исчезнет. Раскупят. Послушай, а эта Левия — у нее есть реальный прототип? Очень она похожа на Таньку… ну, ты ее должен помнить… Случайно не с нее списывал?
Терехов не помнил никакой Таньки и продолжать разговор не хотел. Книга вышла.
И что теперь?
* * *
Ничего особенного. Позвонила Варвара и сообщила то, что Терехов уже знал. Были и другие звонки, стандартные, как почтовая поздравительная открытка, отвечал Терехов тоже стандартно, не вкладывая эмоций: да, не совсем для меня обычная книга, да, долго думал, конечно, там много фантастики, точнее — фантазии, гротеска, согласен, именно гротеск, преувеличение парадоксальным образом приближают в наши дни литературу к реальности.
Под вечер он неожиданно для себя сочинил замечательную завязку для нового триллера — сыграла какая-то фраза из разговора, он даже не помнил с кем: так с ним часто происходило, что-то цеплялось в мозгу, что-то всплывало, а что-то погружалось. В общем, нормальная игра воображения. Терехов сел к компьютеру и записал пришедшую идею в новый файл. Вот, подумал он, хорошо-то как, утром вышла книга, а к вечеру я уже готов начать следующую, и теперь-то уж, конечно, со мной подобного казуса не случится. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Каждый день буду переносить написанное на дискеты. На две. И хранить в разных коробочках. Каждый день проверять жесткий диск на вирусы — вообще-то поставленная Сергеем новая программа делает это сама при включении компьютера и всякий раз, когда получает электронную почту, но все равно — доверяя, проверяй, электроника уже подвела один раз, теперь он сам будет следить, чтобы ничто не помешало ему работать так, как он может, и писать то, что хочет.
