В конце февраля пришла открытка. На штемпеле значилось: «Шайенна, Вайоминг» — в самой южной оконечности штата. Написана она была затейливо. Ни с чьим не перепутаешь этот четкий паучий почерк. На ней значилось:
Пес Дороги.
Ручки, ножки, огуречик -
Тебе не отгадать, кто Пряничный человечек.
На лицевой стороне — фотография, сделанная с аэроплана. На ней — овальный автодром, по которому друг за другом гоняются машины. Я не сумел понять, зачем Джесси послал такое, но это ведь мог быть только Джесси. Потом мне пришло в голову, что Джесси и есть Пес Дороги. Потом я прикинул, что это маловероятно. Пес Дороги слишком уж ухоженный и образованный. Он писал элегантно, а Джесси — корявыми печатными буквами. С другой стороны, Пес Дороги понятия не имел, кто я такой. Так или иначе — это Джесси.
«Снега у нас — как до кокоса на высокой пальме, — писал приблизительно в то же время Джесси. — И Чипс сдает. Не притрагивается к кормежке. Даже кошек не гоняет. Чипс как будто никак не перестанет горевать».
В груди у меня екнуло. Чипс всегда был чувствительным. Я боялся, что, вернувшись домой, его не застану, и мои страхи сбылись. Чипс продержался до первого весеннего солнышка и умер, задремав в тени бульдозера. Когда Джесси прислал открытку, мне стало очень больно, но я того ожидал. У Чипса сердце было в правильном месте. Я решил, он сейчас с Картошкой: наверное, носится где-нибудь среди холмов. Я знал, что это полная чушь, но стало немного легче.
Говорят, люди к любому привыкают, но, наверное, кое-кто не может. День за днем, неделя за неделей калифорнийская погода изводила. Иногда с Тихого океана приползало крошечное облачко, и местные поднимали вой: мол, шторм. Иногда температура падала, и местные надевали толстые свитера и куртки. Последнее даже радовало, потому что все спешили прикрыться. За три года я женских тел навидался больше, чем нормальный мужик за целую жизнь. И татуировок на мужчинах тоже. У старшего сержанта в автопарке была единственная на весь свет татуировка с названием «Вид из свиной задницы на лунный свет».
Осенью шестьдесят четвертого, когда отмотать оставалось год, я получил две недели увольнительной и отправился на север, просто гонясь за погодой. Она побаловала сначала в Орегоне дождем, потом в Вашингтоне ливнем. На канадской границе ко мне привязался многострадальный таможенник, решивший, что, учитывая войну, мне нужно политическое убежище.
Я просвистел до Калгари, который встретил меня здоровым холодком. Ветер прочесывал горы, словно гнал меня на юг, домой. Лоси и дикобразы жили своей жизнью. В вышине кружили краснохвостые ястребы. Я не спеша добрался до Эдмонтона, взял на восток до Саскатуна, потом спустился на юг через две Дакоты. В Уиллистоне мне ужасно захотелось сорваться домой, но я не решился.
Пес Дороги истоптал обе Дакоты, но послания становились все более странными. В баре в Эмайдоне:
Пес Дороги.
В Кентукки возьми поправку на ветер.
В забегаловке в Бель-Фурш:
Пес Дороги.
По следу идешь, за своим хвостом гоняясь.
В ресторане в Редберде:
Пес Дороги.
Беги, беги за тысячу речек,
Мы скоро узнаем, кто Пряничный человечек.
В бильярдной в Форт-Коллинзе и того хуже:
Пес Дороги.
Домой, домой, когда разор в голове и моторе.
Пес Дороги, или Джесси, забрался далеко на юг. Раньше он в Колорадо не показывался. По крайней мере, никто о таком не слышал.
Моя увольнительная заканчивалась. Оставалось только сидеть за баранкой. Доехав до Альбукерке, я взял вправо и двинул к большому городу. Всю дорогу меня мучил ужасный страх за Джесси. Дома творилось что-то неладное, и я чувствовал себя виноватым, ведь нечто прекрасное зарождалось между мной и «крайслером». Мы достигли взаимопонимания. «Крайслер» ожил и загудел напевно. Бедолаге всего-то и надо было, что понюхать дорогу. Его воспитали среди уличных пробок и пуделей, но нуждался он в дальних горизонтах и медведях.
После возвращения на базу от письма Мэтту было не отвертеться, даже если я напрашивался на неприятности. Вечер за вечером проходили за жеванием кончика карандаша, мне не хотелось рассказывать ни про Мисс Молли, ни про пляшущего призрака, ни про мои страхи за Джесси. Мужчине полагается помалкивать о своих проблемах.
С другой стороны, Мэтт — человек образованный. Может, он сумеет помочь Джесси, если узнает все. Письмо получилось довольно объемистое. Я отправил его, считая, что скорого ответа ждать не стоит. Дома осень сменилась зимой, и у всех наверняка дел по горло.
Потому я работал и ждал. В автопарке при ремонтной прозябал белый «мустанг» с пятым колесом, оставшийся с прошлой войны. Это была поджарая и голодная с виду зверюга и по-своему чудесная. Я капитально ее отремонтировал, выковырял трансмиссию и приспособил десятискоростной «роудрэнджер». Когда движок у меня заработал гладко, как язык баптиста, флот осмотрел зверюгу и продал ее на лом.
«Машины-призраки — это традиция, — написал под конец октября Мэтт, — и я не рискну утверждать, что они не реальны. Помню, как в три часа летним днем меня обогнал «оберн боуттейл»{14}. Это случилось десять лет назад. Мне было приблизительно столько, сколько тебе сейчас, а значит, никакого «оберна» во всей Монтане не нашлось бы. Марка ведь вымерла в начале тридцатых.
И все слышали истории про огромные фары, которые налетают из темноты, истории о «мерсерах», о «дьюзенбергах» и «бугатти». Я стараюсь верить, что они настоящие, — жаль было бы, окажись это брехней.
То же верно и для придорожных призраков. Я никогда не видел призрака, похожего на Джесси. Те, которых я встречал, и призраками-то, возможно, не были. Перефразируя эксперта, они могли быть запоздалой отрыжкой от пива, не переварившимся гамбургером или налетевшим туманом. Но опять же, возможно, и нет. В тот момент они казались еще какими реальными.
А с Джесси проблема. В каком-то смысле она не вчера возникла, но лишь с прошлой зимы дела приняли серьезный оборот. Потом появилось твое письмо, и все совсем запуталось. У Джесси есть — или был — брат-близнец. Однажды ночью, когда мы гоняли, он мне про него рассказал, а еще признался, что брат мертв. Потом заставил меня поклясться молчать, и теперь я должен нарушить клятву».
Мэтт увещевал никогда, ни при каком случае ничего не говорить. Он полагал, что между братьями что-то происходит. Он считал, что корни проблемы в прошлом.
«Что-то жутковатое есть в близнецах, — писал Мэтт. — Кто знает, какая магия творится в материнской утробе? Когда близнецы появляются на свет, они растут и учатся, как обычные люди; но какое-то общение (или единение) неминуемо существует и до рождения. Разрыв между братьями — ужасная штука. Разрыв между близнецами предвещает трагедию».
