– Москиты! Опять москиты! Ханс, я запретил тебе создавать москитов.
– Они не кусаются, – фыркнул Ханс, не допуская бармена к климатической панели. – Зато Хенку нравится. Они здорово действуют на нервы. Правда, Хенк, эти москиты здорово действуют на нервы?
Хенк кивнул.
«Ум не снабжен врожденными идеями, как когда-то считали древние философы. Самый мощный компьютер не вместит в своей памяти все то, что помнит о кухне собственного дома самый обыкновенный земной ребенок: обстановку в ней, какие и где лежат вещи, что и когда может упасть, а что лучше вообще не трогать… Память не организуется в алфавитном, или в цифровом, или в каком-то сюжетном порядках, она извлекает свое содержимое путями поистине неисповедимыми, и если я, Хенк, надеюсь на случай, этот случай надо создать…»
Дотянувшись до инфора, Хенк включил вызов диспетчерской.
– Где это ты, Хенк? – удивился с экрана Челышев. Кажется, он мало что разбирал из-за густых, отовсюду плывущих испарений.
Ханс перегнулся через плечо Хенка:
– Охотник?
– Ага, я понял… – усмехнулся Челышев. – Ты сидишь в баре.
Хенк кивнул:
– Что вам выдал Иаков, Петр?
– Пусто! – Челышев выразительно щелкнул пальцами. – Ты, Хенк, наверное, раскачиваешь сейчас свою память, я угадал? Ну, так не мучайся. Ничего у тебя не получится. На каком-то уровне та память, которую мы исследовали… – Челышев явно избегал говорить в открытую, – эта память оказалась с пустотами. Ну, понимаешь, это выглядит так, будто из памяти выстрижены целые куски.
Хенк кивнул.
От Челышева он не ждал утешения.
«Не Арианец, не Цветочник, не землянин… Охотник прав… Мною надо заниматься серьезно…»
– Значит, вы не сдвинулись ни на йоту? – он вдруг ощутил непонятное ему самому удовлетворение.
– Ни на йоту, Хенк.
– А может быть, именно это и подтверждает, что тут нет особых проблем? – надежда вспыхнула в Хенке ярче ракеты, взорвавшейся прямо в кроне дерева, наклонившегося над стойкой.
– Нет, не означает, – сухо ответил Челышев. – Проблема есть. Это очень древняя проблема, Хенк. Проблема гомункулуса, помнишь?
И повторил:
– Проблема гомункулуса. Помнишь об этом?
Челышев не мог высказаться яснее.
Гомункулус.
Этим термином философы древней Земли обозначали когда-то крошечного гипотетичного человечка, якобы существующего в каждом человеке – ошибка, в которую, кстати, весьма легко можно впасть. Спросите любого: как он видит, как он воспринимает окружающий его мир, и всегда найдется человек, который ответит, нимало не смущаясь: ну, как… там у нас, где-то в голове, есть, наверное, что-то вроде маленького телевизора…
Но кто смотрит в камеру этого телевизора?
– Послушайте, Петр, – сказал Хенк. – Я настаиваю на своей просьбе. Я требую связать меня с Землей.
– Мы уже отправили официальный запрос.
«Вот так… Они все учли…»
Хенк вяло помахал рукой:
– Ладно… Тогда до встречи.
Бармен Люке и звездный перегонщик Ханс ничего не поняли в беседе, но Ханс хмыкнул недружелюбно:
– Что надо от тебя Охотнику?
– Ты и Охотников не любишь?
– Есть верная примета, – усмехнулся Ханс. – Где появились Охотники, там жди неприятностей.
– Еще титучай! – потребовал Хенк, но тут же отменил заказ. Он не хотел больше пить.
– Как мне добраться до двери? – он ничего не видел в тумане.
– Шлепай прямо по лужам, мимо дверей не промахнешься, – посоветовал бармен. – Все это призраки, Хенк. В определенном смысле, Хенк, все мы – призраки. Правда?
Хенк молча пошлепал прямо по лужам, по жидкой грязи, в которой корчились какие-то мерзкие отростки, пузырилась вода. Мутный воздух отдавал тлением. Рядом дрогнула, отклонилась заляпанная эпифитами ветвь, в образовавшуюся дыру глянули сумасшедшие глаза.
– Я ищу людей! – услышал Хенк. – Мне нужны люди!
Хенк выругался.
Он не хотел слышать о людях.
Он не знал, кто он сам.
Он чувствовал, что он сам заблудился.
И заблудился крупно.
За время работ в Нетипичной зоне Хенк привык оперировать миллиардами лет. Он привык думать, что какой-то запас времени у него всегда есть. Теперь никакого запаса у него не было. Он шел, не зная, не понимая, куда идет, пока не уткнулся в прозрачную стену силовой защиты.
Он поискал выход.
Выход нашелся – прямо на космодром.
Хенк издали увидел исполинское тело «Лайман альфы» с рогоподобным выступом в носовой части. «Там Шу, – обрадовался Хенк. – Шу мне поможет».
Смиряя себя, заставив себя не торопиться, медленным прогулочным шагом он двинулся к «Лайман альфе». Челышев запретил ему посещать корабль, но Хенк не хотел подчиняться Челышеву.
Брюхо «Лайман альфы» нависло над ним, как небо. Хенк подал сигнал, и люки открылись.
«Понятно, почему меня не остановили…» – с «Лайман альфы» был снят курсопрокладчик.
– Были гости? – спросил он.
– да, – ответила Шу, и Хенк готов был поклясться, что голос ее дрогнул.
– Мы задерживаемся.
– Надолго?
Хенк не ответил.
Он тяжело опустился в кресло, и оно сразу приняло под ним максимально удобную форму. Слева от Хенка выдвинулся планшетный столик. Сейчас на нем стоял высокий бокал. В прозрачной воде плавали кусочки льда. От бокала несло холодком одиночества. Поежившись, Хенк пригубил зашипевшую на языке воду.
– Шу, – сказал он. – Мы влипли в историю.
– Я знаю, – помолчав, ответила Шу.
– Как ты можешь знать?.. – начал он, но Шу его перебила:
– Ты главный и единственный объект моего внимания, Хенк. Что в этом странного?
– Значит, ты знаешь обо всем, что мне рассказывал Челышев?
– Конечно.
Хенк не знал, кто ставил модуляции Шу, но, несомненно, это был классный мастер.
– И ты… – начал он.
– Я все знаю, – перебила Шу. – Я не могу чего-то не знать о тебе, Хенк. Ведь в некотором смысле ты – это я. Ты ведь это пришел узнать, правда?
Бокал выпал из разжавшихся пальцев Хенка, но не долетел до пола. Гибкий щуп, вырвавшийся из подлокотника, перехватил бокал прямо в падении и снова водрузил на столик.
– Зачем ты это сделала, Шу?
– Ты спросил. Я ответила.
– Нет, я говорю о бокале.
– Ты хотел, чтобы он разбился?
– Да.
Планшетный столик резко дернулся, осколки стекла разлетелись по всему полу, но Хенк не ощутил удовлетворения.
– Что означают твои слова, Шу? Ты же не хочешь сказать, что я всего лишь какая-то часть своего собственного бортового компьютера?
– В определенном смысле это именно так, Хенк.
– Выходит, я даже не протозид? Выходит, я просто часть машины?
Он никогда не разговаривал с Шу таким тоном.
Шу промолчала.
