- Иногда даже ты не в силах остановить кровь, - сказала она. - Но это тебе не в упрек.
Он вдруг весь задрожал.
- Что они сказали тебе? Какую ложь?
- Ничего, - ответила она, немного смутившись его реакцией. - Что они могут знать?
- Я профессионал, - он снова дотронулся до её лица. Она вновь почувствовала в нем желание. Он навалился на неё всем телом.
- Я не хочу, чтобы они лгали обо мне, - сказал он, - Не хочу.
Он поднял голову с её груди и посмотрел ей в глаза:
- Все, что я должен сделать, это остановить барабанщика.
- Барабанщика?
- Я должен раз и навсегда остановить его.
Рождественские гирлянды с улицы окрашивали его лицо то в красный, то в зеленый, то в желтый цвет - неразбавленные цвета, как в детской коробке с красками.
- Я не хочу, чтобы обо мне лгали, - повторил он, - будто я проливаю кровь.
- Они ничего не сказали мне, - уверила она его. Он совсем отодвинул подушку, и теперь раздвигал ей ноги. Его руки дрожали от возбуждения.
- Хочешь, покажу тебе, как чисто я работаю? Как легко я останавливаю барабанщика?
Не дав ей ответить, он крепко схватил её шею. Она не успела даже вскрикнуть. Большими пальцами быстро нащупал дыхательное горло и с силой надавил. Она слышала, как барабанщик бьет все чаще и чаще у неё в ушах.
- Это быстро и чисто, - говорил он. Его лицо окрашивалось все в те же цвета: красный, зеленый, желтый; красный, зеленый, желтый.
Здесь какая-то ошибка, думала она, ужасное недоразумение, которое она никак не могла постичь. Она пыталась найти хоть какое-нибудь объяснение.
- Я не понимаю, - хотела она сказать, но её сдавленное горло издало лишь бульканье.
- Извиняться поздно, - сказал он, тряся головой. - Ты ведь сама ко мне пришла, помнишь? Ты хотела остановить барабанщика. Ведь ты за этим приходила?
Его хватка стала ещё сильнее. Ей казалось, что лицо разбухло, и кровь сейчас брызнет у неё из глаз.
- Разве ты не поняла, что они приходили, чтобы предостеречь тебя? выкрикивал он. - Они хотели разлучить нас, сказав, что я проливаю кровь.
- Нет, - пыталась она выдавить из себя, но он только сильнее сжимал её горло.
Барабанщик оглушительно бил ей в уши. Каванаг ещё что-то говорил, но она уже ничего не слышала. Да это уже было и не важно. Только теперь она поняла, что он не был Смертью, ни даже её костлявым привратником. В своем безумстве она отдалась в руки обычного убийцы, Каина с большой дороги. Ей захотелось плюнуть ему в лицо, но сознание уже покидало ее: комната, смена цветов, его лицо - все потонуло в грохоте барабана. А потом все кончилось.
Она посмотрела сверху на кровать. Ее тело лежало поперек, безжизненная рука все ещё хваталась за простыню. Язык вывалился, на синих губах была пена. Но (как он и обещал) крови не было.
Она парила, не всколыхнув даже паутинку под потолком, и наблюдала, как Каванаг довершает свое злодеяние. Он склонился над её телом, перетаскивая его по смятой простыне и что-то нашептывая в ухо. Затем он расстегнулся и обнажил ту свою косточку, возбуждение которой было неподдельным до умиления. То, что последовало дальше, было комичным в своем бесстыдстве. Комичным было её тело, на котором возраст оставил не одну морщинистую отметину. Как посторонний наблюдатель, она взирала на его безуспешные попытки к соитию. Его ягодицы были бледны и носили отпечаток нижнего белья, двигая ими, он напоминал механическую игрушку.
Работая, он целовал её, глотая заразу с её слюной. Его руки соскребали чумные клетки с её тела, как песок. Этого он, конечно, не знал, он так доверчиво обнимался со смертельной язвой, вбирая её в себя с каждым толчком.
Наконец, он кончил. Не было ни метаний, ни стонов. Он просто остановил свой механизм и встал с нее, обтерся о край простыни и застегнулся.
Ее уже звали. Ей предстоял Путь, и Воссоединение в конце пути. Но она не хотела идти, по крайней мере, сейчас. Ее душа, заняв удобную позицию, смотрела на Каванага, на его лицо. Взглядом, (или, по крайней мере, той возможностью видеть, которая была ей дана), она проникала вглубь, где за хитросплетением мускулов проглядывала кость. Ох, уж эта кость. Он, конечно, не был Смертью, и все же он был ею. Ведь есть же у него лицо?! И однажды, в день Распада, он покажет его. Как жаль, что его не видно за наслоением плоти.
Пора в путь, настаивали голоса. Она знала, что они не будут долго ждать. Среди голосов она услышала чей-то знакомый. Еще немного, умоляла она, пожалуйста, ещё немного.
Каванаг уже закончил свое грязное дело. Он поправил одежду перед зеркалом и вышел. Она последовала за ним, заинтригованная потрясающе-банальным выражением его лица. Скользнув в ночной коридор и вниз по лестнице, он дождался, пока портье отвлечется на свои дела, и вышел на улицу. Небо было светлым - то ли уже утро, то ли рождественская иллюминация. Она наблюдала за ним из угла комнаты дольше, чем ей показалось, - теперь часы для неё летели как мгновения. И лишь в самый последний момент она была награждена за свою настойчивость, пробежав взглядом по его лицу. Голод! Он был голоден. Он не умрет от чумы, как не умерла она. Чума впиталась в него - кожа заблестела, и в животе появилось новое ощущение голода.
Он вошел в неё маленьким убийцей, а вышел Большой Смертью. Она рассмеялась, видя, каким неожиданным образом оправдались её догадки. На мгновение его шаги замедлились, как будто он мог услышать её. Но нет, сейчас он слушал барабанщика, который бил все сильнее у него в ушах, требуя новой смертоносной службы в каждом его шаге.
