Советник Нгатабот не жужжит и не звенит. В зеленой тьме он видится, как коричневое пятно. Он недоброжелателен, недружелюбен, и к тому времени, как у госпожи Трини закончились приемные часы, вдруг из блондинки с рожками превратился в решетчатую конструкцию с пятью выступами, в которой и речь-то непонятно откуда звучит. Какое удивительное созданье, подумал Альфред, и как замечательно, что я это увидел…
А вот и госпожа Трини… она не спит. Альфред знает это совершенно непреложно, но то ли ей что-то не дает уснуть, то ли ей сон не нужен. Альфред внезапно решил, что это, пожалуй, нехорошо — лежать и подслушивать, как хозяйка дома не спит. К тому же, любопытство, конечно, не то, чтобы порок… Но из чего же будет произрастать великая справедливость Чакравартина ко всем живущим, как не из любознательности и любопытства? И вот, уступив такому рассуждению, юный путешественник встал с кочек и коряг, откинул плетеную циновку-одеяло и вышел в большую комнату. Госпожа Трини сидела там за своим рабочим столом, раскладывала карты при свете одного из живых светильников премудрого Нидиса. Неяркий свет положил на ее лицо резкие тени. Рядом со светильником дымилась самокрутка. Альфред вежливо кашлянул. Хозяйка подняла глаза от расклада.
— Не спится?
Альфред покачал головой.
— Тогда поболтаем, что ли…
— Угу.
— Да вы не тушуйтесь, Нидис не подслушивает, а советник вообще не здесь… Задали вы нам задачку, юноша.
Альфред вздохнул.
— Я вот все думаю — от скуки я много думаю, правда, и все одно и то же, а вот вы явились — и можно думать о вас. Каково это — быть Совершенным дитятей? Что у вас за жизнь была там, дома…
Альфред снова вздохнул.
— Ну, дома… что же. Очень простая жизнь. Родился, учился… особое обучение, конечно, программы составлены давным-давно…
— Чему же вас учили?
— Ну… древним языкам, и вообще языкам… йоге…созерцанию, философии. Музыке тоже. Стратегии. Высшей математике, шахматам. Боевым искусствам.
— Разносторонне. И что же вы?
— Сам не знаю. Дома мне казалось, я вижу весь мир, вот так в капельку воды смотрю — и вижу. А теперь понимаю, что я там будто в колодце сидел, видел что-то очень маленькое, какой-то малый участок. Оно так и должно быть, конечно, потому что… Папа и мама, знаете, я на них не ропщу. Но двадцать восемь поколений… за это время любое предназначение стирается, а у меня вдобавок разные глаза.
— Все-таки не хотите быть Совершенным?
— Попробовал бы я не хотеть, — печально сказал юноша. — Просто мне казалось, я понимаю, что это значит — там, дома… А теперь я не понимаю. Но это ведь естественно, да? Предки думали, что им нужен Вселенский монарх, да и Учителя с Ориона тоже зачем-то ведь существуют, прислали же вызов. Вот это меня сейчас влечет — и вместе с собой я увлекаю других. Простите, если я слишком сильно изменил путь вашей жизни…
Госпожа Трини рассмеялась печальным хриплым смехом.
— Слишком сильно! Уж поверьте мне, не сильнее, чем я сама когда-то… С вами-то мы завтра-послезавтра совершим обыкновенную кражу со взломом — вас, кстати, как совершенное создание, не пугает такая перспектива?
— Если мы не будем лишать жизни живых существ, — твердо сказал Альфред.
— Нет, живых лишать не будем, — госпожа Трини взяла самокрутку, затянулась, и Альфред поспешно отвел глаза, потому что в разрезе рукава снова блеснули спицы.
— Куда это вы…а, поняла. Что, страшно?
Альфред неопределенно забормотал. Ему было неловко.
— Мы с вами две большие противоположности, — сказала госпожа Трини, пуская носом дым. — Вы само совершенство, а я — сплошная ошибка. Одна большая ошибка, мой юный земляк.
— А вы разве тоже с Земли? А это, — и будущий Вселенский монарх показал рукой, как полз живой локон.
— И это тоже большая ошибка. Но мы с вами и вправду земляки, меня когда-то звали Лусия Мендес. Не напрягайте память, это все равно, что русский Иванов или англичанин Смит, да и огласки, в общем, не было…я надеюсь.
— Не знаю, — сказал Альфред. — Наверное, не было, а…что случилось с вами, если не секрет?
— Биотехнологии. Я, видите ли, была когда-то вроде вас — ученая, молодая, и тоже собиралась облагодетельствовать весь мир.
— Я не собираюсь.
— Ну, а я собиралась. В общем, я занималась регенерацией, у меня были хорошие наработки, оригинальный препарат и методика, успешные эксперименты, и в какой-то момент я решила, что пора уже от мышек переходить к людям. Ну, вот и результат.
Альфред затаил дыхание.
— Регенерация, знаете, оказалась очень даже… очень даже мощная, но в комплекте с некоторыми особенностями. Кости стали очень хрупкие. Шаг ступлю — и что-нибудь ломаю. Оно, конечно, почти тут же и заживает… и снова ломается… ну и там ещё кое-что, и волосы эти вот, которые время от времени принимаются сами бурно расти… и вообще. Это все больно. Даже если палец заживает через пять минут, все равно больно. Я даже… пыталась все это… прекратить, — и тут она снова глубоко затянулась, и Альфреду, обмиравшему от сожаления и сочувствия, показалось, что дым она пустила чуть ли не из ушей на этот раз, — но оказалось, что и прекратить ничего нельзя.
Альфред замер.
— Я, понимаете ли, открыла что-то вроде эликсира бессмертия второго рода. Наверное, я буду жить ещё очень, очень, очень долго, ужасно долго. Не представляю, что может угробить это тело. Я не могу утонуть, умереть от ран, удушья или яда. Радоиактивные изотопы могу есть ложками. Не скажу, что мне при этом будет хорошо — но потом все равно я восстанавливаюсь. Только кости все равно очень хрупкие. Я когда летела сюда — пыталась даже в открытый космос выйти. Нет, не помогло, знаете, и меня ещё посадили до конца пути под арест, потому что я разгерметизировала целый отсек. Ну вот, а вы говорите — изменить путь моей жизни… Поздно уже, мальчик мой, и ваша, как это вы выразились, «королева» — она ни жива, ни мертва.
— Но я могу выбрать и такую королеву, — сказал Альфред. — Просто мне кажется, что другой у меня сейчас нет. И я… очень бы хотел что-нибудь сделать для вас. Полезное.
— Вы слишком пылкий, — сказала Лусия Мендес, гася сигарету о каменную столешницу. — Монарху и вору нельзя быть пылким. К тому же, вы зря тратите цветы своей селезенки — если бы был способ мне помочь, я бы его уже нашла.
— А искали?
Лусия искоса поглядела на него.
— Вы ещё и цепкий. По правде говоря, нет. Некогда. Невозможно что-то искать, когда девять десятых сил уходит на постоянную гибель и восстановление. Поэтому средства от бессмертия нет, поэтому я здесь — далеко от всех, кто мог бы ещё подбавить боли… или кому я бы могла сделать ещё больнее. Ну, ладно, идите спать, скоро будет новый день, а там свои заботы.
