– Что – не вижу?
– Крестовый поход. Иными словами, новая резня.
– А кто воскрес? – спросил я.
Бродяга усмехнулся:
– Они вчера решили окрестить всех, прежде чем выступят на Центральный Рынок. А чтобы крестились охотнее, кого-то распяли на площади. На том самом кресте, который ты только что видел. Сегодня все только и говорят о том, что распятый воскрес.
– А что там делает архиэкстрасенс? – спросил я.
– Он теперь не экстрасенс, – торжественно сказал бродяга. – Он теперь папа римский.
– А второй где?
Бродяга покачал головой.
– Боюсь, что уже нигде. Иначе он тоже шел бы с толпой… – Ну вот, – сказал он с некоторым облегчением. – Кажется, они прошли.
– А почему мы должны были прятаться? – спросил я. – И откуда ты взялся?
Он снова выглянул из-за дерева и посмотрел вслед крестоносцам.
– Просто шел за ними, хотел понаблюдать, – сказал он. – Так, из чистого любопытства. Хотел определить, действительно ли я сумасшедший, а они – нормальные.
– И что же? – спросил я. – Определил?
Бродяга невесело засмеялся:
– Во всяком случае, мы с ними разные, это точно. Если они нормальны, то я, действительно, сумасшедший.
– Ты не ответил на вопрос.
– То есть?
– Зачем нам прятаться.
– Как это – зачем? – он удивленно посмотрел на меня. – Разве у тебя на одежде нашит крест?
– Ты же видишь, что нет.
– Может быть, ты хотел бы его нашить?
– Не знаю, – сказал я. – Думаю, что нет.
– Следовательно, для них ты – чужой. А как поступают с чужими, мой юный друг?
Я неопределенно качнул головой. Это я понимал прекрасно.
– Вот тебе и ответ… Ты куда-то собрался?
– Никуда, – ответил я. – Надоело сидеть дома. Хотел прогуляться до площади и обратно.
– До площади? – он немного подумал. – Что ж, это нехудший вариант. Если не возражаешь, я составлю тебе компанию.
Когда мы с бродягой добрались до площади, она была пуста. На месте резиденции архиэкстрасенсов красовалась хаотичная груда камней – все, что осталось от двухэтажного здания.
– Ну вот, – бродяга тяжело вздохнул, провел рукой по лицу. – Они здесь уже побывали.
– Кто? – спросил я, не отрывая взгляда от нелепо торчащего посреди каменных обломков обгоревшего остова дверей. На его перекладине покачивался повешенный.
– Крестоносцы, – ответил бродяга. – Кстати, тебя интересовало, где второй архиэкстрасенс? Вот он, полюбуйся. – он указал на повешенного. – Видимо, первый расторопнее… Ладно, пойдем.
– Куда?
– Туда, – он указал на развалины. – Сегодня они уже не вернутся. Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Так что здесь – самое безопасное место в городе. По крайней мере, на ближайшие несколько часов.
– Ты уверен?
– Конечно, – по его лицу скользнула не то гримаса, не то улыбка. – Им сейчас хватит дел в других районах.
Мы подошли к развалинам, отыскали уголок, более других защищенный от ветра. Бродяга, в который раз, повторил излюбленную свою фразу:
– Свалка, малыш. Все это – свалка.
Тогда я спросил его о том, что не давало мне покоя все время, с момента нашего прошлого разговора.
– Послушай, – сказал я. – Я вот чего понять не могу. Вот ты говорил вчера: свалка, дом… Это я, кажется, понял. Я только не могу понять, кто же нас с тобой выбросил из дома? Кто нас отправил на свалку? Выходит, кто-то лучше, а кто-то хуже? Кто-то живет в доме, кто-то подыхает на свалке, так?
Бродяга устало взмахнул рукой.
– Все у тебя просто, – сказал он. – Выбросили, отправили на свалку… Да никто нас не выбрасывал. Мы сами себя выбросили. Понимаешь? Мы – вчерашний день. Разве кто-то выбрасывает вчерашний день? Разве не сам он уходит?
– И что же? – спросил я. – Что же с нами будет? За нами никто не придет?
– Ты можешь прийти во вчерашний день? – тихо спросил он. – Ты можешь разглядеть его?
Я непонимающе посмотрел на него.
– Разве можно вернуться во вчерашний день? – спросил он еле слышно. – Разве вчерашний день существует?
– Не знаю. – ответил я. – Не представляю. Так что же теперь с нами будет? Даже ты этого не знаешь?
Бродяга невесело улыбнулся.
– Боюсь, что это я как раз знаю. Плохо будет, очень плохо… Понимаешь, – сказал он, – меня не оставляет мысль, что все дело в словах.
– Не знаю, – сказал я. – Вряд ли.
Бродяга скосил глаза вправо, туда, где ветер трепал ободранную мантию повешенного.
– Ну, хорошо, попробую пояснить, – сказал бродяга. – Я тебе уже рассказал, что происходило после решения о крестовом походе? Ну-ка, повтори.
Я помрачнел. Мне хотелось просто сидеть в этой груде камней. Как ни странно, но здесь было довольно уютно – ветер не продувал, остаток козырька над нами укрыл бы от дождя, в случае, если бы дождь пошел.
– Что молчишь? – тон бродяги стал требовательнее. – Думай, черт тебя побери!
– Решили перебить язычников, – неохотно сказал я. – По-старому – экстрасенсов.
– Дальше.
– Устроили крещение.
– Дальше.
– Никто не хотел.
– Дальше.
– Кого-то распяли, – сказал я. – Да ладно, все это было еще вчера.
– Правильно. А сегодня сообщили, что распятый воскрес. И все побежали окунаться в реку и кричать, что они христиане и крестоносцы.
– Почти все, – сказал я.
– Почти, – бродяга согласно кивнул головой. – Остальных все равно – либо окрестят, либо перебьют. И нас с тобою тоже… Все перепутано. Все логично, и все – вопреки логике. Потому я и говорю: идет какая-то грязная игра словами. Грязная и кровавая. Для того, чтобы сжечь резиденцию архиэкстрасенса, а его самого повесить, необходимо обозначить его словом «язычник». Для того, чтобы сжечь ненужного человека, пусть даже соседа, следует назначить его евреем. Можно еще удачнее – убить, а уже мертвого назначить кем угодно. Персы становятся персами в тот момент, когда воюют со спартанцами. И наоборот. Какой-то дурачок, распятый вчера на площади – Христос, потому что его распяли. Воскрес – потому что Христос. И так далее.
– Правда, воскрес?
– Нет, конечно, – бродяга нахмурился. – Это же игра…Все будет очень плохо.
– Куда уж хуже, – сказал я.
– Хуже, хуже, – он закрыл глаза. – Поверь мне. Началась игра словами. Погибнет все. Слова – очень опасная вещь. Говорят, прежде чем создать мир, Бог создал буквы. А теперь люди извратили их смысл. Значит, все погибнет. Все погибнут… Слышишь? – спросил вдруг он.
Я прислушался.
– Ничего не слышу.
– Потому что ты еще мальчишка. Слышишь, какая тишина? Это ведь особая тишина, жуткая тишина, тишина разрушенных слов… Слова кричат, эта тишина соткана из крика… Э-э-эх…
Разинув рот, стоит дурак,
В преддверье тишины,
На нем красивый синий фрак
И модные штаны…
– Расскажи о Сатанинской пристани, – сказал я.
