Оставалась одна неясность — хотя это и маловероятно, но предметы могли попадать к нему откуда-то извне.
Немного поразмыслив, Виктор подошел к столу и сотворил двухкопеечную монету из чистого золота. Сомнения отпали. Он не переносил вещи в пространстве, он их творил, Виктор прилег, но сквозь узловатую боль, ворочающуюся в мозгу, до него дошло, что он может творить золотр, А второй мыслью была та, что он не может взять в руки ничего сотворенного. Он вскочил и кинулся к столу, Действительно, золотая монетка обратилась в ничто от одного его касания. Та же участь постигла и платиновое Кольцо, и бесподобный бриллиант, размером со спичечную коробку.
Но ведь люди в парке брали апельсины!
Наспех позавтракав, Виктор надел костюм и выбежал на улицу. Он выбрал для опыта безлюдный переулок и, стиснув зубы от боли, сотворил на тротуаре кошелек.
Перешел на другую сторону, стал ждать. Первый же прохожий поднял кошелек, не нашел в нем ничего и бросил находку. А от прикосновения руки Виктора кошелек исчез.
Домой Виктор вернулся в полном разброде мыслей.
Теперь он окончательно уяснил границы своего невероятного дара. Виктор мог творить любые предметы практически из ничего, силой своего воображения, но ни в малейшей мере не мог ими распоряжаться. Пользоваться сотворенным мог кто угодно, но никак не сам — творец. Сотворение предметов причиняло Виктору физические мучения, возраставшие прямо пропорционально массе создаваемых вещей.
Все это весьма и весьма смахивало на сказку. На досуге Виктор охотно полистал бы такую забавную историю, да вот беда — он был ее главным героем…
Остаток дня Виктор провел в безнадежных раздумьях, к которым примешивалась непрестанная боль. Никакие таблетки не помогали. Единственным действенным средством был долгий сон.
Ночью пошел дождь, продолжавшийся целые сутки кряду. Творить Виктор не мог. Весь день он не выходил из дома, рассуждал над своим положением.
Дождь лил за окном, превращая стекло в текучую слепую пелену, Капли клевали подоконник. Виктор думал.
У него имелось три выхода. Первый — забыть о случившемся, вообще ничего не творить, а значит, не терзаться головной болью. Но человеку, который способен делать чудеса, не так-то легко отказаться от своего умения, пусть даже причиняющего муки.
Второй выход — бескорыстно творить чудеса для других. Еще совсем недавно это было бы для него естественным выбором. Но в последнее нремя Виктор все яснее замечал, что большинство окружающих его людей гораздо менее отзывчивы, чем он. Все больше он раздумывал над этим. А стоит человеку начать размышлять над собственной добротой, он сразу начинает ее утрачивать. Словом, Виктор стал разочаровываться в идеале бескорыстного служения другим. Теперь если он и проявлял благородство, то не от души, а скорее по инерции… И все же Виктор сознавал, что происходивший в нем перелом был несчастьем.
Чудо подстерегло его как раз в минуту выбора. Нынешняя ситуация казалась мрачной пародией на его прежний образ жизни, на юношеский альтруизм, с которым он только-только начал расставаться.
Что касается третьего выхода, то даже мысль о нем попахивала нечистоплотностью. Выход состоял в том, чтобы найти посредника для тайной распродажи сотворяемых сокровищ. Это сулило наибольшую определенность и ясность действий. Рассудком нетрудно было оценить всю притягательность третьего пути — до тех пор, пока в силу не вступали нравственные тормоза.
Виктор не умел торговать, тем более — собой и своими мучениями. Даже через посредника он не продал бы и медного колечка.
Все-таки мысль о третьем выходе оказалась пугающе навязчивой. Что поделать, Виктора буквально лихорадило при мысли о том, какой роскоши и власти мог бы достичь более оборотистый и менее совестливый человек. Искушение исподволь подтачивало его волю.
Лишь перед сном Виктора осенило. Сосредоточившись на материальных делах, он совсем забыл о сфере духа.
Он упустил из виду славу. Да, слава отыскала бы его с резвостью гончей собаки, но прежде требовалось изобрести способ возвестить миру о себе, не угодив прямиком в психиатрическую клинику. И кроме того, раскрыть такую тайну было бы слишком серьезным и необратимым шагом.
Промаявшись бессонницей полночи, обуреваемый жаждой хоть какого-нибудь действия, Виктор решил произвести в городе сенсацию. При этом сам он должен был оставаться в тени. Для начала пусть все поймут, что в городе творятся чудеса.
К утру дождь кончился, и засияло солнце.
Ровно в половине одиннадцатого Виктор уселся в сквере напротив драмтеатра и плотно оперся на спинку скамьи. Боясь, что боль окажется невыносимой, он медлил. Наконец решился и мысленно очертил контур дерева — от разлапистой кроны до мощных, уходящих в толщу земли корней. И когда боль знакомо въелась в затылок, он чуть расслабился и замедлил материализацию, балансируя на грани обморока. Изо всех сил Виктор тормозил огромное, захлестывающее его сотворение, чтобы боль не достигла шоковой точки.
Он задыхался внутри черной трубы, высасывавшей его мозг, но воля не ослабевала. Впервые чудо происходило не мгновенно, и он отчетливо видел, как воздух гигантской воронкой ввинчивается в почву, сияет яркоголубыми спиралями, и внутри твердеющего прозрачного смерча вверх и вниз скачут огненные змейки. Он весь переселился в дерево, сам стал им, бросив свое скрюченное болью тело на скамейке, и распрямился, чувствуя, как его корни уверенно и прочно вползают в землю, н пышная крона распахивается навстречу ветру…
А потом его словно пружиной рвануло назад, сквозь черную трубу, в беспамятство, и он очнулся, лежа навзничь на скамейке. Цепляясь трясущимися руками за ее спинку, он сел и огляделся. Вокруг высокой, стройной, тихо шелестящей пальмы собирались люди. Одни стояли на газоне широким кольцом, другие бежали туда, к центру всеобщего изумления, переходили на шаг, врезавшись в вязкую, тяжелую тишину, и замирали.
Никто не заметил бледного, как кость, юношу, который встал со скамейки немедленно передвигая ноги, пошел прочь.
Виктора невыносимо мутило; боль ворочалась в голове, точно ржавый ключ. Он еле добрался до дома и, свалившись на диван, заснул мертвым сном.
Его разбудила мама.
— Витя! Ты что — выпил?!
Он с трудом осознал, что лежит на диване одетый, что в комнате сумерки и что мама укрыла его ноги пледом.
— Нет, — пробормотал он. — Честное слово, не пил. Голова что-то заболела…
— Ну что это за привычка — спать днем? Иди скорей смотреть телевизор. Это что-то невероятное…
Он встал, ощущая во всем теле пустоту и дрожь, вошел в комнату родителей и сел на стул. Передавали сообщение городского телецентра. Мама и отец, не отрываясь, уставились в экран телевизора, где на фоне драмтеатра в сиянии солнца высилась великолепная пальма, окруженная со всех сторон толпой.
